Многие учёные, философы, писатели мечтали об абсолютно совершенной жизни. Сейчас не каждый знает определение слова «утопия», и тем более, не каждый сможет рассказать об основах этой философской мысли. Данная статья посвящена утопиям.

Понятие

Слово «утопия» с древнегреческого означает «место, которого нет». Подразумевается идеальное место и идеальное общество, в котором нет недостатков.

Как только люди начали осознавать себя и своё существование, они начали задумываться об идеальном обществе и мире без недостатков. Началось данное философское течение с трудов древнегреческих мыслителей. Самый известный труд Платона под названием «Государство», помимо всего прочее повествовал также об идеальном государстве. По мнению Платона, идеальное государство должно было быть создано по подобию Спарты, но без коррупции и угрозы восстаний. Т.е. предполагалось рабовладельческое государство (ведь рабы - это не люди, а орудия), где была бы жёсткая система регулирующая социальную жизнь. Назвать утопией такое государство не поворачивается язык, но так думают только современные люди. Во времена Платона данная идея была воистину утопичной.

Вторым крупным шагом в изучении утопии стала Эпоха Возрождения. Именно тогда Томас Мор ввёл понятие «утопия», назвав свою книгу об идеальном государстве именно таким образом. Труды Томаса Мора стали популярны. Людям 15-16 веков было приятно думать об идеальном обществе. А всё потому, что хотя Эпоха Возрождения и привела к техническому и культурному прорыву, но вместе с тем люди начали терять моральный облик. Например, во Флоренции эпохи возрождения была легализована проституция.

В начале 19 века мировоззрение людей изменилось. Тогда появилось множество философских взглядов, касающихся антиутопии. Т.е. начали говорить не об идеальном государстве, а о тоталитарном и плохом, где все человеческие ценности стали ничтожны.

В наше время людей думают об утопии, как свободном обществе. Где все бы нашли занятие по душе и по способностям, где не было бы преступности и т.д. Т.е. люди не сильно меняются за тысячелетия истории. А потому для большинства утопия воспринимается как сочетание свободы, богатства и самовыражения.

Множество утопий

Если спросить у разных людей о том, что по их мнению означает идеальное общество, то все они ответят по-разному. Хотя нечто общее у них будет. Всё дело в том, что утопии надо рассматривать не как нечто готовое, а как нечто формирующееся за счёт принципов. Т.е. главное в утопии - как разрешаются конфликты, а не их отсутствие как таковых. Отсюда идёт разделение на технику и на общество.

Технократическая утопия предполагает решение проблем, путём ускорения научно-технического прогресса. Если заканчивается еда на планете, то необходимо выращивать искусственные продукты (отсюда ГМО, мясо из пробирок и прочие вкусности). Если какой-то человек идёт против общества, то ему нужно промыть мозги или вживить микрочип доброты. Т.е. в технократической утопии любую проблему поможет решить наука и техника.

Социальная же утопия предполагает решение проблем с помощью воздействия общества на индивидуума или на явление. Возьмём те же примеры, что и при технократической утопии. Если при технократии мы бы решали проблему голода с помощью науки, то в социальной утопии проблему бы решали с помощью общественного воздействия. Грубо говоря, общество решило бы меньше есть или больше производить. А проблему непокорных и буйных людей социальная утопия бы решила с помощью общественного воздействия на нарушителей порядка (убеждение, запугивание, массовое забивание камнями).

Утопией считается нечто несбыточное. Однако большинство философов подходило к этому с практической точки зрения. Т.е. утопия - это вполне достижимая цель. Однако стоит учесть, что идеальное общество будет таковым не для всех. Ведь всегда найдутся недовольные и шумные. А потому была разработана «классовая утопия». В классовой утопии общество разбито по классам: те, кто думают головой и управляют обществом; те, кто не очень думают головой и оказывают вспомогательные функции; те, кто не думают головой, а потому работают руками. Вы скажете, что все государства такие. Да, но в классовой концепции предполагается, что все классы будут рады и не будут стремиться прыгнуть выше головы. А это, согласитесь, попахивает тоталитаризмом…

Критика утопий

Критики утопий подходят к данному вопросу таким образом: люди все разные, а потому невозможно создать идеальную модель общества. На самом деле люди все одинаковы. Разница между людьми в том, что все они сходят с ума по-своему. У каждого человека есть навязчивые идеи, и при этом каждый считает себя умнее и лучше остальных.

Критики утопий говорят нам о том, что настоящая утопия предполагает общую свободу, но отсутствие внутренней свободы. Бердяев и Оруэлл высказали такую мысль: «Но утопии оказались гораздо более осуществимыми, чем казалось раньше. И теперь стоит другой мучительный вопрос, как избежать окончательного их осуществления».

Людям нужно перестать думать об утопиях. В мире нет ничего идеального, чего уж говорить о человеческом социуме. Утопии - удел писателей и режиссёров. Людям приятно думать об утопиях, но жить в утопии - очень скучно. Ведь большинство впечатлений в жизни - негативные. Мы преодолеваем трудности - такова жизнь. А в идеальном обществе не будет трудностей. А не преодолевая трудностей, мы не сможем узнать своих сил. А потому, даже если утопия будет создана - начнутся активные попытки её разрушить.

В таком аспекте приятнее мечтать не об утопии, а об антиутопии. Ведь жизнь, наполненная трудностями, это отличный способ узнать себя и свои силы. Те, кто считает это мазохизмом - станут безликой серой массой в антиутопичном обществе.

Каждый стремится сделать свою жизнь идеальной - эдакая утопия в пределах одного человека. Но идеальной жизни и абсолютного счастья быть не может. Складывается ощущение, что человек живёт случайно. И вот эта случайная жизнь на планете Земля идёт уже довольно долгое время. Если жизнь не случайна, значит ли это, что наша жизнь уже утопия?

Если вы дочитали статью до конца, то вы либо ничего не поняли, либо у вас есть, что сказать. Свои мысли вы можете оставить в виде комментария в форме ниже.
Спасибо за внимание!

Последние советы раздела «Наука &Техника»:

Вам помог этот совет? Вы можете помочь проекту, пожертвовав на его развитие любую сумму по своему усмотрению. Например, 20 рублей. Или больше:)

Существует две версии происхождения слова утопия. Это место, согласно первой из них, которого нет (u - нет, topos - место, греч.). А по второй - блаженная страна (eu - благо, topos - место). Сам термин был впервые применен в названии книги Т.Мора. В последующем он стал нарицательным, обозначая различные вымышленные страны с идеальным и нереальные планы, содержащиеся в сочинениях и трактатах о различных социальных преобразованиях.

Утопия - это выражение интересов определенных социальных слоев, не находящихся, как правило, у власти. Она выполняет важные познавательные, воспитательные и идеологические функции. Нередко служила как форма выражения революционной идеологии.

Также утопия - это своеобразная направленная на осмысливание социального идеала, попытки предвосхитить будущее, критику существующего строя. В эпоху Возрождения она выражалась в описании совершенных государств, которые будто где-то есть либо существовали ранее. Свое распространение она получила в древнем и (сочинения а также у народов Среднего и Ближнего Востока (Ибн Баджа, Аль-Фараби).

В 17 и 18 веках были распространены утопические трактаты, а также проекты политических и социальных реформ. А начиная с середины 19 века, утопия становится специфическим жанром литературы о проблеме и социального идеала. Множество утопических произведений в 20 веке было написано Г.Уэллсом.

В самом широком смысле утопия - это какая-то определенная универсальная схема, которая, по убеждению ее сторонников, поможет разрешить существующие в обществе противоречия. Для нее характерны: антиисторизм, склонность к формализму, отрыв от реальности, преувеличенная роль воспитания и законодательства, надежда на поддержку лиц, находящихся у власти.

Как противопоставление существует антиутопия, которая призывает к отказу от социального идеала и примирению с существующим в государстве строем, для того чтобы избежать худшего будущего. Зачастую антиутопия выражается в том, что изображает социальные идеалы противников (нередко в карикатурной форме).

Социальная утопия Платона - одна из первых концепций подобного рода. Согласно его теории, государство представляет собой сознательное усиление, концентрацию справедливости и красоты. Для того чтобы этого достигнуть, люди должны выполнять строго определенные функции, соответствующие свойствам их души и природным способностям.

Душа включает в себя три составляющих - волевую, разумную и аффективную. В зависимости от преобладания тех или иных частей происходит распределение государственных функций. Волевая часть души преобладает у воинов, которые защищают население от врагов. Разумная часть - у философов, которые занимаются управлением государством. Аффективная - у крестьян и ремесленников, занимающихся материальным производством и обеспечивающих государство необходимой продукцией.

Социальная утопия, по Платону, основывается на том, что в результате закрепления за каждым сословием добродетелей (у воинов - мужество, у правителей - мудрость, у ремесленников и крестьян - умеренность) и благодаря существующей жесткой иерархии в государстве реализуется высшая добродетель - справедливость, приводящая к гармонии. Таким образом, интересы личности приносятся в жертву во имя общего блага.

В настоящее время понятие утопии несет в себе ряд положительных моментов. В частности, дает возможность предположить то, что произойдет в будущем, а также избежать ряда отрицательных социальных последствий деятельности людей. Не утратила своего значения она и во многих фантастических литературных произведениях.

UTOPIA) К. Маннгейм использовал этот термин для обозначения убеждений подчиненных классов, в частности идей, подчеркивающих те аспекты общества, которые свидетельствуют о грядущем разрушении установленного порядка. Напротив, идеология господствующего класса акцентирует стабильность существующего социального устройства. Хотя Маннгейм считал, что утопическая мысль не характерна для ХХ в., некоторые социологи утверждают, что современный пессимизм (связанный, например, с перспективой ядерной войны) отражает дистопическую идею разрушения цивилизации без последующей социальной реконструкции. См. также: Милленаризм.

Отличное определение

Неполное определение ↓

УТОПИЯ

греч. ou - отрицательная частица, topos - место, т.е. "место, которого нет") - понятие для обозначения описаний воображаемого/идеального общественного строя, а также сочинений, содержащих соответствующие планы социальных преобразований. Ведет происхождение от названия одноименной книги Т. Мора (1516).

Отказ от исследования наличной общественной действительности, интеллектуализм, стремление репрезентировать интересы человечества в целом отличают У. от, соответственно, науки, мифологии и идеологии. Источником У. на каждом отдельно взятом отрезке реального исторического времени могли выступать социальные идеологии, технологические мифы, экологическая этика и т.д. Формирование У. - свидетельство процессов осознания и рефлексии всеохватывающих кризисных явлений общества. У. возможно трактовать также и в качестве мечты о совершенстве мира, способной обеспечить проверку и отбор наиболее функциональных моделей общественного развития. При этом трагизм процедур осуществления У. нередко истолковывается как следствие того, что У. являют собой "выражение антиприродного, надприродного измерения, которые могут быть только силой внедрены в сознание среднего человека и без которых история была бы менее трагичной". У. в ряду идеальных конструкций человеческого разума способны отражать: мечту о мире постоянного и полного чувственного удовлетворения; поиск идиллических состояний благополучия, сдерживаемого моральными и эстетическими ограничениями; ориентацию на акцентированно упорядоченное разумным и нравственным государством благополучие; надежду на осуществление одушевленной цели торжества Добра над Злом вне материальных аспектов этого процесса; проект усовершенствования человеческого общества сугубо посредством организационно-интеллектуальных новаций и т.п.

В исторической ретроспективе У. могли быть: а) несбыточными в границах наличных общественных условий, но осуществимыми при трансформировании последних (например, гоббсовский проект гражданского общества в 17 в.); б) перманентно конституирующимися (сопряженно с вызреванием необходимых предпосылок) сейчас и в мыслимом будущем (например, идеалы свободы и равенства в их понимании на рубеже 18-19 вв.); в) неосуществимыми в принципе (коммунистические лозунги всеобщего равенства и универсального изобилия). В античности У. тесно переплетались с легендами о "золотом веке", о "блаженных городах и территориях", являя собой, как правило, иллюстративный материал к тем или иным философско-этическим выводам авторов. В эпоху Возрождения и великих географических открытий У. приобрели преимущественную форму описания совершенных государств, либо якобы существующих, либо существовавших в прошлом где-то на земле ("Город Солнца" Кампанеллы, "Новая Атлантида" Ф. Бэкона, "История севарамбов" Д. Верраса и т.п.). В 17-18 вв. У. получили распространение также как различные проекты социально-политических реформ. С середины 19 в. У. все больше превращаются в специфический жанр полемической литературы, посвященной проблеме общественного идеала.

У. разнообразны по социальным задачам: рабовладельческие У. (Платон - "Государство", Ксенофонт - "Воспитание Кира" и др.); феодально-теократические У. (мистическая философия истории Иоахима Флорского, 13 в.; В. Андреа - "Христианополис", 1619, и др.); буржуазные У. (Дж. Гаррингтон - "Республика Океания", 1656; Э. Беллами - "Взгляд назад", 1888; Т. Герцки - "Фрейландия", 1890, и др.); различные произведения утопического социализма (Ш. Фурье - "Трактат о домоводческо-земледельческой ассоциации", 1822, и "Новый хозяйственный социетарный мир", 1829; де Сен-Симон - "Катехизис промышленников", 1823-1824, и "Новое христианство", 1825, и др.); технократические У. (Веблен - "Инженеры и система цен", 1921, и др.); анархические У. (У. Годвин - "Исследование о политической справедливости", 1793; Штирнер - "Единственный и его собственность", 1845, и др.). Многие утопические сочинения предлагали процедуры решения отдельных важных для человечества проблем: трактаты о "вечном мире" (Эразм Роттердамский, Кант, Бентам и др.), педагогические У. (Я.А. Коменский, Руссо и др.), научно-технические У. (Ф. Бэкон и др.). По ходу модернизации число произведений утопического жанра на Западе в 16-20 вв. возрастало практически в геометрической прогрессии.

В современной социально-философской традиции принято деление У. на "У. реконструкции", направленные на радикальное преобразование общества, "У. бегства" от социальной действительности, а также "обоснованные У.", У. воплощения в жизнь. У. отличаются негативным отношением их авторов к существующему социальному порядку, претензией на универсализм и "окончательность" предлагаемых процедур разрешения общественных противоречий, верой в осуществимость соответствующих проектов. У. есть категория психолого-физиологическая, состояние предощущения и надежды, в чем-то атрибутивное мыслящему субъекту. У. в современную эпоху позволяют предвосхищать некоторые тенденции, ориентированные в вероятное будущее (которое на данном уровне познания не может быть описано в конкретных деталях), а также предостерегать от некоторых отрицательных социальных последствий человеческой деятельности. Эти формы У. стимулировали развитие в социальных науках методов нормативного прогнозирования, а также приемов анализа и оценки желательности и вероятности предполагаемого развития событий.

Отличное определение

Неполное определение ↓

И - место, т. е. благословенная страна) , изображение идеального обществ. строя, лишённое науч. обоснования. Термин «У.» ведёт происхождение от назв. книги Мора (1516) . Понятие «У.» стало нарицательным для обозначения различных описаний вымышленной страны, призванной служить образцом обществ. строя, а также в расширит. смысле всех соч. и трактатов, содержащих нереальные планы социальных преобразований.

У. как одна из своеобразных форм обществ. сознания традиционно воплощала в себе такие черты, как осмысливание социального идеала, критику существующего строя, а также попытки предвосхитить будущее общества. Первоначально У. тесно переплетается с легендами о «золотом веке», об «островах блаженных». В античности и особенно в эпоху Возрождения под влиянием великих географич. открытий У. приобрела преим. форму описания совершенных госв, якобы существующих где-то на земле, либо существовавших в прошлом («Город Солнца» Кампанеллы, «Новая Атлантида» Ф. Бэкона, «История севарамбов» Д. Ве-раса и т. п.) , в 17-18 вв. получили распространение также различные утопич. трактаты и проекты социальных и политич. реформ. С сер. 19 в. У. всё больше превращается в специфич. жанр полемич. литературы, посвящённой проблеме социального идеала и моральных ценностей.

У. разнообразны по социальному содержанию и лит. форме - это различные течения утопического социализма, а также рабовладельческие У. Платона и Ксе-нофонта; феодальнотеократические У. Иоахима Флор-ского, В. Андрее «Христианополис» (Andreae J.V., Republicae Christianopolitanal descriptio, 1619) и др. ; бурж. и мелкобурж. У.- Дж. Гаррингтона «Республика Океания» (Harrington J., The Common-Wealth of Oceana, 1656) , Э. Беллами «Взгляд назад» (Bellamy Е., Looking backward, 1888) , Т. Герцки «Фрейландия» (Hertzka Th., Freiland, 1890) , а также многочисл. технократич., анархич. и др. У. Многие утопич. сочинения предлагали отд. проблем: трактаты о «вечном мире» (Эразм Роттердамский , Э. Крюсе, Ш. Сен-Пьер, И. Кант, И. Бентам и др. ) , педагогия. У. ( . А. Коменский, Ж. Ж. Руссо и др. ) , научно-технические (Ф. Бэкон) .

У. ярко представлена также в истории обществ. древнего и ср.-век. Китая (утопич. соч. Моцзы, Лао-цзы, Шан Яна и др. ) , народов Бл. и Ср. Востока (аль-Фараби , Ибн Баджа, Ибн Туфайль , Низами, Ибн Рушд и др. ) , в литературе России 18-20 вв.- «Путешествие в землю Офирскую» (1786) M. M. Щербатова, «Рассуждение о мире и войне» (ч. 1-2, 1803) В. Ф. Малиновского, соч. декабристов и революц. демократов, романы?. ?. Богданова и др.

По мере развития обществ. наук, особенно после возникновения марксизма, У. в значит. мере утрачивает свою познават. и прогностич. роль. Своим возрождением в 20 в. У. во многом обязана Уэллсу, который не только написал много утопич. произведений, но и считал создание и критику социальных У. одной из осн. задач социологии. Сорель противопоставлял У. как рационализированное ложное социальному мифу как стихийному выражению обществ. потребностей. Исследование У. занимает большое место в социологии знания Манхейма, стремившегося обосновать отличие У., которая выполняет функции социальной критики, от идеологии, которая, по его мнению, выполняет апологетич. функции. Согласно Мэмфорду, осн. назначение У. состоит в том, чтобы направить обществ. в русло «уготованного будущего», заставляя массы примириться с ним как якобы с неизбежностью, продиктованной «технологич. императивом». Буржуазные социологи долгое третировали У. как «химерические» проекты преобразования общества, к числу которых они бездоказательно относили и .

Однако победа социалистич. революции в России и подъём освободит. движения во всём мире были ими восприняты как реальная угроза воплощения У. в . Господствующей тенденцией в 20-50-х гг. на Западе стала дискредитация У. посредством сочинения разного рода антиутопий, предрекавших мрачное будущее человечеству.

В 60-70-х гг. 20 в. , в связи с глубоким идейным кризисом бурж. сознания, У. привлекает к себе возрастающее обществ. деятелей, идеологов и социологов капиталистич. Запада. Среди них наблюдается двойств. к У. С одной стороны, продолжаются настойчивые попытки дискредитировать У., отождествить с утопич. сознанием, а - с мильенаристскими движениями в прошлом, чтобы подчеркнуть недостижимость коммунистич. идеалов. Эта явно преобладает среди консерваторов, а также ревизионистов, марксологов и советологов (3. Бауман, Л. Колаковский, О. Лемберг и др. ) . С др. стороны, раздаются призывы создать привлекательную для широких масс либерально-демократич. У. в качестве альтернативы марксизму и науч. коммунизму, с целью идеализировать гос.-монополистич. или обосновать программу его обновления посредством «реформации сверху», противопоставляемой социалистич. революции (Ф. Хайек, Ф. Л. Полак, У. Мур, Б. П. Беквит) . Некоторые футурологи и экологи на Западе стараются использовать У. для придания привлекательности своим концепциям о будущем: наиболее типичны в этом отношении сочинения Б. П. Беквита «Следующие 500 лет» и Э. Калленбаха «Экотопия». Многие мелкобурж. радикалы, движения «новых левых», не видя практич. путей к достижению социальной справедливости, намеренно становятся на позиции воинствующего утопизма ( . Миллс, Г. Маркузе, П. Гудмен и др. ) . Для совр. бурж. У. характерно переплетение утопич. и антиутопич. тенденций, которое выражается в том, что провозглашаемый в ней идеал, как правило, сопровождается отказом от традиц. гуманистич. и демократич. ценностей (напр., «Второй Уолден» Б. Ф. Скиннера) . Чем больше разрыв между социальной действительностью антагонистич. общества и провозглашаемыми идеалами, тем утопичнее становятся представления бурж. и мелкобурж. идеологов о будущем. Это проявляется в их переходе от «скрытой» к «открытой» У., т. е. к намеренному утопизму, которому присущ крайний . Перефразируя Гегеля, они утверждают, что «всё действительное утопично, а всё утопичное действительно», что перед человечеством якобы нет иной альтернативы, кроме выбора между «утопией или гибелью» ( . Дюмон, П. С. Хеншоу, В. Феркис и др. ) .

Марксистская рассматривает У. как одну из форм неадекватного отражения социальной действительности; однако в прошлом У. выполняла важные идеологич., воспитат. и познават. функции. Значение У. определяется её классовым содержанием и социальным назначением. У. является выражением интересов определ. классов и социальных слоев, как правило, не находящихся у власти. Для оценки совр. бурж. и мелкобурж. У. принципиальное имеет , которое проводил В. И. Ленин между либеральной и народнич. У. Первая «вредна не только тем, что она - утопич. но и тем, что она развращает демократическое сознание масс»; что касается второй, то «марксисты должны заботливо выделять из шелухи народнических утопий здоровое и ценное ядро искреннего, решительного, боевого демократизма крестьянских масс». При этом следует учесть, что в условиях общего кризиса капитализма реакционность либеральной У. возрастает, тогда как прогрессивность и социальная критичность радикальной (популистской) У. становится исторически ещё более ограниченной (см. В.И.Ленин, Две утопии, в кн. : ПСС , т. 22, с. 117-21) . У. также имеет много общего с социальным мифом по идейному содержанию, с социальной сатирой - по лит. форме, с науч. фантастикой - по познават. функции. Вместе с тем У. обладает целым рядом особенностей: в первую очередь убеждением в возможности разрешения всех противоречий общества однократным применением к.-л. универсальной схемы, рассматриваемой как панацея от любого социального зла. Для У. поэтому характерны антиисторизм, намеренный отрыв от реальности, нигилистич. отношение к действительности, стремление конструировать вещи и отношения по принципу «всё должно быть наоборот», к формализму, идеалистич. истории, обнаруживающее себя в преувеличении роли воспитания и законодательства, а также упование на поддержку со стороны выдающихся личностей, обладателей власти, филантропов и т. п.

В истории общества и обществ. мысли У. нередко служила формой выражения революц. идеологии. Многие осн. принципы освободит. движения трудящихся, нравств. и законодат. нормы, системы педагогики и образования были впервые сформулированы в У. Великие утописты, как отмечал Энгельс, «... гениально предвосхитили бесчисленное таких истин, правильность которых мы доказываем теперь научно...» (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., т. 18, с. 499) .

Хотя возникновение науч. социализма подорвало социальное значение У., лишило её многих прежних функций, У. не утратила своей роли в качестве спе-цифич. жанра литературы. Положит. значение У.«в совр. эпоху проявляется в двух направлениях: она позволяет предвосхищать вероятное отдалённое будущее, которое на данном уровне познания не может быть научно предсказано в конкретных деталях, и может также предостерегать от некоторых отрицат. социальных последствий человеч. деятельности. Эти формы У. стимулировали развитие в социологии методов нормативного прогнозирования и сценариев с целью анализа и оценки желательности и вероятности предполагаемого развития событий.

Кирхенгейм А., Вечная У., [пер. с нем.], СПБ , 1902 ; Сорель Ж., Размышления о насилии, [пер. с .], М., 1907 ; Свентоховский А., История У., [пер. с польск.], М., 1910 ; Мортон А. Л., Англ. У., пер. с англ. , М., 1956 ; Францов Г. П., Историч. пути социальной мысли, М., 1965 ; Агости Э. П., Возрожденный Тантал, пер. с исп. , М., 1969 ; Шестаков В. П., Понятие У. и современной концепции утопического, «ВФ», 1972 , № 8; Баталов Э. Я., Философия бунта, М., 1973 его же, Социальная У. и утопическое сознание в США, М., 1982 ; Араб-Оглы Э. А., В лабиринте пророчеств, М., 1973 , разд. 2; Володин А. И., У. и историч. М., 1976 ; О совр. бурж. эстетике. Сб. ст., в. 4 - Совр. социальные У. и , М., 1976 ; Филос. проблемы идеологич. борьбы, М., 1978 , гл. 2 и H; Mueller W. D., Geschichte der Utopia-Romane der Weltliteratur, Bochum, 1938 ; Dupont V., L"Utopie et le roman utopique dans la litterature anglaise, Toulouse - P., 1941 ; Parr ing t on V. L., American dreams; a study of American Utopias, , 1947 ; Buber M., Paths in Utopia, L., 1949 ; Ruyer B., L"Utopie et les utopies, P., 1950 ; Berdiaev N. A., Royaume de l"esprit et royaume deCesar, Nchat.-P., 1951 ; Gerber R., Utopian fantasy, L., 1955 ; Duveau G., Sociologie de l"Utopie et autres essais P., 1961 ; Polak F. L., The image of the future, v. 1-2 Ley den - ?. ?., 1961 ; Mumford L., Story of Utopais N. Y. , 1962 ; Boguslaw R., The new Utopians, Englewood Cliffs (N. J.) , 1965 ; Utopias and Utopian thought, ed. by P. E. Manuel, Boston, 1966 ; Servier J., Histoire de l"utopie , СПБ, 1902; Сорель Ж., Размышления о насилии, [пер. с франц.], М., 1907; Свентоховский Α., История У., [пер. с польск.], М., 1910; Волгин В. П., История социалистич. идей, ч. 1–2, М.–Л., 1928–31; Mортон А. Л., Англ. утопия, пер. с англ., М., 1956; Деборин А. М., Социально-политич. учения нового и новейшего времени, т. 1, М., 1958; Францов Г. П., Исторические пути социальной мысли, М., 1965; Xоу Вай-лу, Социальные утопии древнего и средневекового Китая, "ВФ", 1959, No 9; Штейн В. М., Из ранней истории социальных утопий (Даосская утопия в Китае), "ВИМК", 1960, No 6; Wells H. G., A modern Utopia, L., 1909; его же, Experiment to autobiography, v. 1–2, L., 1934; Hertzler J. O., The history of Utopian thought, N. Y., 1926; Mannheim K., Ideology and Utopia; an introduction to the sociology of knowledge, L., 1936; Mueller W. D., Geschichte der Utopia-Romane der Weltliteratur, Bochum, 1938; Ross H., Utopias old and new, L., 1938; Dupont V., L"Utopie et le roman utopique dans la littérature anglaise, Toulouse – P., 1941; Parrington V. L., American dreams; a study of American Utopias, , 1947; Tuveson E. L., Millennium and Utopia, a study in the background of the idea of progress, Los Ang.–Berk., 1949; Вuber M., Paths in Utopia, L., 1949; Вerneri M. L., Journey through Utopia, L., 1950; Ruyer R., L"Utopie et les utopies, P., 1950; Вerdiaev Ν. Α., Royaume de l"esprit et royaume de César, Nchât. – P., 1951; Modern science fiction, ed. R. Bretnor, N. Y., 1953; Infield H., Utopia and experiment, N. Y., 1955; Gerber R., Utopian fantasy, L., 1955; Huxley Α., Brave new world revisited, N. Y., 1958; Amis K., New maps of hell, N. Y., 1960; Cohn N., The pursuit of the millenium, N. Y., 1961; Duveau G., Sociologie de l"Utopie et autres essais, P., 1961; Mumford L., Story of Utopias, N. Y., 1962; Entwicklungsstadien und Probleme der Utopie im Altertum, "Wissenschaftliche Zeitschrift der Humboldt-Universität zu Berlin. Gesellschafts- und sprachwissenschaftliche Reihe", 1963, No 3; Pollook F., The images of the future, L.–N. Y., 1961; Boguslaw R., The new Utopians, Englewood Cliffs (N. Y.), 1965; Utopias, "Daedalus", 1965, spring; Servier J., Histoire de l"utopie, P., 1967. См. также лит. к ст.

Утопия - социальный проект идеального будущего, резко отличающийся от наличной реальности и противопоставленный ей. Может быть, благодаря этимологии термина (от греч. «место, которого нет»). Утопия нередко ассоциируется с кабинетным мышлением, сочиняющим несбыточные планы и химеры. Но это упрощенное понимание. Социальный утопизм отнюдь не беспочвен, он возникает как ответ на определенные общественные запросы, влияет на умы и ход событий. Независимо от того, как велико это влияние и насколько результаты соответствуют первоначальным замыслам, утопия выступает как своеобразная форма социального действия, социальной критики.

Функцию социальной критики специально выделял в утопии К. Мангейм и противопоставлял ее идеологии как инструменту утверждения, апологии Существующего. Однако историческая практика показывает, что эта грань весьма относительна. В процессе реализации утопия вполне может превращаться в идеологию, причем чрезвычайно ригидную. Ей, как и идеологии, свойственны черты «фальшивого сознания» - не только в Марксовом понимании (групповые или классовые интересы выдаются за интересы всего общества), но и в смысле деформированного, одномерного взгляда на мир, попытки разрешения общественных противоречий за счет нивелирования и регламентации человеческих потребностей, самодеятельности масс и даже повседневного поведения людей.

Эти черты особенно наглядно проявились в различных течениях утопического социализма. Многим из них, начиная с утопий конца XVIII в., были присущи черты «казармен-.ности», одномерное видение общественных процессов. В чем состояла одномерность? Прежде всего в гипертрофированном футуризме, когда прошлое и настоящее полностью отрицалось во имя лучезарного будущего. «Там, за морями горя, солнечный.край непочатый». Существующее в глазах революционного утопизма должно быть разрушено «до основанья», что, прямо или косвенно, приводило к подчеркиванию роли насилия в революции и даже насильственных методов создания нового общественного строя.

В своем мышлении и деятельности утопист опирается главным образом на субъективные факторы, на «критически мыслящих личностей», долженствующих внести творческое начало в ход истории, а также на культ организации, которая своей сплоченностью и мобильностью призвана компенсировать узость революционных рядов. Вместе с тем этот романтический активизм сочетается в утопиях с механистическим по существу взглядом на мир. Последний вытекает из крайнего максимализма утопического проекта (построение «гармоничного», «совершенного» общества), и отсюда стремление держать под контролем каждый шаг его проведения в жизнь, манипулировать людьми как механическими элементами во имя достижения великой цели.

Соответственно гуманизм утопий более декларативен, чем реален, построен на «любви к дальнему». Что же касается «ближних», современников, то большинство их - лишь материал, подлежащий обработке, выделке, подготовке к новому обществу.

Утопизм «казарменного социализма» в XVIII-XIX вв. существовал лишь теоретически. Однако XX век привел к его осуществлению на практике (эпоха Сталина в СССР, маоизм в Китае, полпотовщина и др.). Эти примеры показали, что лучший способ опровержения утопии - реализация ее на деле. Практика выявила также характерное для современной утопии сочетание добуржуазных тенденций уравнительности с громадной концентрацией политической власти и средствами технократического манипулирования обществом. Тупиковость утопии как варианта общественного развития выявляли также авторы так называемых антиутопий (Е. Замятин, О. Хаксли, Дж. Оруэлл).

Утопическому типу сознания противостоит реализм, опирающийся на научный подход к действительности, соотнесение революционно-критической позиции с объективными законами общественного развития, гуманизм, в основе которого лежат общечеловеческие ценности. В социализме это - традиция К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина.

Под знаком реализма началась перестройка в СССР. Правда, различные проявления социального утопизма еще ощутимо дают себя знать. Они выступают то в поисках некоей панацеи («нас должен спасти рынок», «центральной фигурой должен стать кооператор» и т.д.), то в бюрократическом прожектерстве, то в откровенной ностальгии по временам казарменного «порядка». Но реалистическая тенденция заявляет о себе все решительней. Она уже не ищет «звена, за которое можно вытащить всю цепь», не удовлетворяется широкомасштабными словесными построениями и," суле-ниями, непротиворечивыми лишь на бумаге. Гласность, искренность, правдивость, непредвзятость, компетентность, хозяйственная практичность, демократия, гуманизм +- вот ее составляющие. И за революционным реализмом, вне всякого сомнения, историческое будущее социализма.

В современной научной литературе понятие «утопия» употребляется в самых различных смыслах, в разном смысловом контексте. Даже в специальных работах, посвященных определению утопии, мы не найдем какого-либо определенного и однозначного истолкования этого понятия. Напротив, здесь часто господствует самая пестрая мозаика концепций и представлений. Одни видят в утопии извечную, никогда не достижимую мечту человечества о «золотом веке», другие, напротив, истолковывают ее в качестве реального принципа, который осуществляется с каждым новым шагом духовного и практического развития человечества. Некоторые видят в ней донаучную форму мышления, нечто среднее между религией и наукой, другие, напротив, связывают ее с развитием современного научного знания. Одни утверждают, что утопия «мертва», что она полностью изжита развитием истории, другие же говорят о широком распространении и даже возрождении утопического сознания.

Такого рода противоречия и антиномии широко распространены в современных работах об утопиях. Поэтому, чтобы хотя бы в общих чертах определить содержание этого понятия, было полезно вспомнить терминологическое значение слова «утопия».

Известно, что термин «утопия» ведет свое происхождение от греческого «у» - нет и «топос» - место. Иными словами, буквальный смысл термина «утопия» - место, которого нет. Так Томас Мор назвал свою вымышленную страну.

Другое истолкование этого термина производит его от греческого «ев» - совершенный, лучший и «топос» - место, т. е. совершенное место, страна совершенства. Оба истолкования широко представлены в утопической литературе: например, «Вести ниоткуда» Уильяма Морриса, «Город Солнца» Кам-панеллы и т. д.

В современной литературе существуют и другие модификации термина «утопия», производимые от его первоначального корня. Это - «дистопия» от греческого «дис» - плохой и «топос» - место, т. е. плохое место, нечто противостоящее утопии как совершенному, лучшему миру. В этом же смысле употребляется и термин «антиутопия», обозначающий особый литературный жанр, противостоящий традиционной позитивной утопии.

Наряду с этим употребляется и термин «ентопия» (от греческого «ен» - здесь, «топос» - место) как понятие, противоположное буквальному значению термина «утопия» - место, которое не существует.

Таким образом, уже терминологическое значение слова «утопия» сложно и многозначно. При всем многообразии смысловых оттенков основная его функция сводится к тому, чтобы обозначать желаемое будущее) служить описанием вымышленной страны, призванной служить образцом общественного устройства.

Обычно принято делить утопии на древние и современные. К древним утопиям относятся мечты о «золотом веке», которые встречаются уже у Гомера, описания «острова блаженства», различные религиозные и этические концепции и идеалы. Утопический элемент силен в христианстве, он проявляется в представлениях о рае, апокалипсисе, в идеале монастырской жизни. Такой тип утопии представляет собой сочинение Августина «О граде божием». Особенный рост утопизма внутри христианства возникает с появлением различного рода ересей, которые требовали реформировать церковь и добиться идеи социального равенства. Эту мысль развивал Т. Мольнар, называя утопию «вечной ересью». Плодотворным источником утопизма в средние века были и народные представления о фантастических странах, где, как, например, в стране Кокейне, труд легок, а жизнь радостна для всех.

Древний утопизм завершается в эпоху Возрождения. В это время возникают современные классические утопии, такие, как «Утопия» Мора, «Город Солнца» Кампанеллы, «Хри-стианополис» Андреа, «Новая Атлантида» Фрэнсиса Бэкона. Возникновению современной утопии способствовали два главных факта. Во-первых, великие мировые открытия, которые приводили к открытию новых, до того не известных никому земель. И, во-вторых, разложение христианства, что открывало появление новых форм светского секуляризированного мышления. В отличие от древней современные утопии воплощали идею равенства, концепцию научного и технического прогресса, убеждение, что наука и технические открытия могут улучшить жизнь человека.

Среди различных по социальному содержанию и литературной форме утопий значительное место занимает утопический социализм. Классический утопический социализм XIX века (Фурье, Сен-Симон, Оуэн) явился одним из теоретических источников марксизма.

С появлением научной теории общественного развития утопизм как способ мышления не умирает. Дело в том, что никакое развитие теории не может само по себе устранить социальные потребности в утопии, а эта потребность в виде таких социальных механизмов, как надежда, мечта, предвидение будущего, все еще остается актуальной и для современной социальной мысли.

Конечно, в наше время утопии существенно изменяются, порождают новые жанры и виды утопической литературы. Начиная с XIX века особое значение приобретают негативные утопии, или антиутопии, которые описывают не столько желаемое, сколько нежелаемое будущее, предупреждая о возможных нежелаемых последствиях научного и технического прогресса. Но сами по себе антиутопии, как бы критичны они ни были по отношению к позитивным утопиям, не означают конец или вырождение утопического сознания. Современные антиутопии широко используют методы и приемы утопического мышления и представляют собою не отрицание, а утверждение, только в новых формах, потребности в утопической литературе.

В Росии утопическая литература имела широкое распространение. Известно, что большинство русских мыслителей XIX века были утопическими социалистами. Идеи утопического социализма развивали и Белинский, и Чернышевский, и Герцен, и Огарев, и Ткачев, и Лавров, и Кропоткин. Однако долгое время считалось, что в России отсутствовала самостоятельная и оригинальная литературная утопия. Между тем в русской литературе существует довольно богатая традиция, связанная с разнообразными жанрами утопии. Это - и утопический роман М. М. Щербатова «Путешествие в землю Офирскую», и декабристская утопия А. Д. Улыбышева «Сон», и замечательный утопический роман В. Ф. Одоевского «4338 год», и сатирическая утопия Г. П. Данилевского «Жизнь через сто лет», и социалистическая утопия Н. Г. Чернышевского в романе «Что делать?», и антиутопии В. Я. Брюсова «Республика Южного Креста» и Н. Д. Федорова «Вечер в 2117 году», и социалистические утопии А. А Богданова «Красная звезда» и «Инженер Мэнни». В последние годы достоянием советского читателя стали находившиеся долгое время под запретом антиутопия Е. Замятина «Мы» и социалистическая утопия А. В. Чаянова «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии». Все это свидетельствует, что русский утопический роман был на уровне мировой утопической литературы, а в жанре негативной утопии русские писатели оказывались и намного впереди.

Термин «утопия» имеет широкое хождение не только в литературе, но и в политической лексике. Чаще всего он обозначает несбыточные социальные прожекты и мечты, расходящиеся с реальностью. Но динамика социальной жизни и политического развития часто опровергает негативное употребление этого термина. Известно, что английский писатель Герберт Уэллс, посетив Россию в 1920 году, встречался с В. И. Лениным и был так поражен контрастом между мечтами о будущем индустриальном развитии России и ужасной бедностью страны, что назвал Ленина утопистом и «кремлевским мечтателем». Т. Драйзер, который посетил СССР несколькими годами позже, пришел к таким же выводам.

Подобные идеи высказываются и сегодня. В одном из своих выступлений М. С. Горбачев сказал, что нас часто называют утопистами, но в утопиях нет ничего плохого, если они преследуют прогрессивные цели и делают повседневную жизнь лучше.

Все это означает, что довольно часто грань между утопиями и реальностью в условиях развивающихся социальных структур и быстрого научно-технического прогресса оказывается зыбкой и употребление термина «утопический» как синонима несбыточного и нереального является не всегда оправданным.

Конечно, это не означает, что, как говорил Ортега-и-Гас-сет, «все, что предпринимает человек, утопично». Но мысль Оскара Уайльда о том, что «прогресс - это реализация утопий», находит подтверждение во многих событиях современной социальной истории.

Нас основательно провели. В самом деле, немало было разбросано по свету тех, кто считал и даже надеялся, что благодаря кризису марксизма, который еще в 1908 году Жорж Сорель назвал «разложением марксизма», запрет на утопию будет снят и, возможно, воздается должное скрытой и, по правде говоря, малоизвестной традиции, которую консервативная мысль отвергала во имя существующего порядка, а достигшая «зрелости» революционная мысль пометила смехотворным ярлыком инфантилизма. Может быть, появится возможность по-новому взглянуть на «terra incognita» утопии, которая странным образом не дает покоя современной политике и истории? И тогда наконец феномен утопии станет пространством для изучения, внимания, ожидания и даже страстной увлеченности.

Некоторые деятели, распознавая под видимостью социализма плоть тоталитарного государства, вновь открывали это пространство. В 1947 году Андре Бретон в книге «Аркан 17» призывал обратиться к великим утопистам, от которых нас отвлек марксизм. В 1950 году в книге «Десять тезисов о современном марксизме» Корш разоблачал реакционную утопичность возрождения первоначального марксизма и противопоставлял ему возврат к целостности современного общественного движения. Постепенно формировалась идея о том, что утопия - это форма общественной мысли и, более того, оригинальный подход к социальным проблемам, идея, которая должна быть понята сама по себе, вне всякого сравнения (это не зародыш революционной науки и не дополнение к духовным исканиям). Короче говоря, утопию необходимо переосмыслить как практику специфического вмешательства в социальную сферу, как, возможно, совершенно новую практику преобразования мира. Нет сомнения в том, что обращение к великим утопистам - их сочинениям или практической деятельности- было стимулировано поисками, может быть не совсем осознанными, путей выхода из современных апорий.

В сравнении с возрождением революционной политической традиции, происшедшим почти в то же время, обновление утопии характеризовалось удивительной и своеобразной свободой при рассмотрении объекта. Пройдя через период сомнений или критики (не имеет значения, откуда они исходили - от марксизма или анархизма, от Прудона или Со-реля либо от сюрреализма), этот возврат к утопии удачно избежал подводных камней наивности и догматизма.

По существу движение к утопии представляет собою, быть может, один из тех путей, которые позволяют избежать альтернативы «все или ничего», не допустить бесконечного чередования революционности и разочарования.

«Брешь» 1968 года свидетельствует о том, что утопия встретилась с современностью; в этих событиях просматривается столкновение между анонимным возрождением утопии, множественной, многообразной, «безрассудной», ищущей самое себя, и - с другой стороны - империализмом революционной традиции, который неустанно стремился дать классическое политическое толкование нового, ввести неизвестность исключительного в рамки известного. Но исход этого столкновения остался неопределенным.

Да, нас основательно провели. Все это только иллюзии. Едва погасли юбилейные огни, как начался новый процесс, процесс над великими учителями-мечтателями. Приговор уже вынесен. В мягкой форме он звучит так: «У нас нет определенного идеала. Утопию не любят». «Утопия - это нечто малопривлекательное». («Эко де саван», февраль 1978 года). В жесткой же "форме утверждается: «Утопия - это Гулаг» («Магазин литтерер», июль - август 1978 года). Одни спрашивают: «Куда же делась утопия?» Другие отвечают: «С утопией покончено, утопия мертва». Какие же у нас гибельные заблуждения* Мы связывали с утопией мысли о счастье, желаниях, воображении, эмансипации, переменах, преодолении ограничений, о чудесном, мы обращались к теням Томаса Мора, Кампанеллы, Сен-Симона, Анфантена, Дежака, Пьера Леру, Уильяма Морриса. Пагубные иллюзии, ужасные имена! Действуя таким образом, мы были предвестниками тоталитаризма.

Бесполезно требовать аргументов, анализа, основанного на истории, проводить различие между старой и современнойутопией, смешно (если не возмутительно?) стремиться провести разграничение между утопиями, основанными на скудости и на изобилии, между государственными и антигосударственными утопиями. Все эти нюансы интересуют лишь близоруких и заумно рассуждающих эрудитов. Для тех же, кто проницателен и умеет охватить взглядом все пространство утопии, существо вопроса можно резюмировать тремя постулатами:

Через всю историю - от Платона до наших дней, - через множество цивилизаций проходит, в сущности, лишь одна идея утопии - вечная утопия.

Действительно, во всех своих разнообразных произведениях утописты пишут и переписывают один и тот же текст. Отсюда и принцип чтения: ознакомившись с одной утопией, вы ознакомились со всеми. Поэтому не удивительно, что знатоки утопии появляются как грибы после дождя, не приходится удивляться и качеству результата.

Утопия, вечная утопия неизменно тоталитарна. Доказывается это тем, что утопия - творение математиков, геометров общественного порядка, а не поэтов. Разве Платон не изгнал поэтов из идеального города? В утопии все до крайности серьезны; отсюда изгоняется фантазия, беспорядок, все оригинальное; здесь душат свободу. Будучи закрытой, основанной на автаркии системой, утопия уподобляется обезумевшей машине, которая фабрикует симметричность, служит для производства и воспроизводства одного и того же.

Утопическое государство функционирует как огромная казарма. Это триумф системы, организованности, искусственности и артефакта в противовес всему органическому и жизненному. Очевидны основы этого государственного деспотизма: подчинение индивида, приоритет равенства над свободой, наконец, разрушение семьи, которая, как каждому известно со времен О. Конта и Ле Пле, является очагом свободы.

Идет ли речь о классических формах утопии или о ее нынешних проявлениях, все зло проистекает из того, что она представляет собою бегство от условий человеческого существования, бегство из истории, отрицание времени. Обобщить, поместить всех в одну повозку - естественное стремление всех прокуроров - от Фукье-Тенвилля до Вышинского. Те же, кто не имеет склонности к обвинительным речам, скорее должны проводить различие между утопиями, которые обращают утопическую энергию на политику, на гармоничную организацию города, которые, упорно изыскивая совершенную конституцию, наделяют этой силой государство, и теми утопиями, которые, наоборот, отвергая государство, освобождают метаполитичность; теми утопиями, которые идут дальше, к «совершенно иной» социальной идее, как говорит Левинас, к совершенно иному состоянию, будучи вовлечены в бесконечное движение к новому. Тем не менее даже в том случае, когда утопия предлагает теоретическую модель и стремится функционировать как знаковая система, имеющая целью определить место и роль каждому индивиду и каждой группе, нужно учитывать утопическую игру воображения, которая используется не только как украшение; иначе утопический текст окажется сведенным к хартии.

Этот способ прочтения, постижения особенно необходим в отношении большинства великих утопий XIX века. Если Фурье одной ногой стоит еще в утопическом социализме и его можно обвинить в догматизме, в идеологическом мо~ нологизме, по Бахтину, не менее очевидно, что он кладет начало новому роду коммуникации, направляет утопию на путь прельщения. Вне погубившего нас разума и вопреки ему он видит новый маяк - любовь, как «самый мощный фактор сближения, под влиянием страсти, даже между антипатичными характерами» («Новый влюбленный мир»). Далекий от нового проекта воспитания человечества, Фурье призывает к восстанию страстей, к подрыву политики цивилизации, которая ни во что не ставит удовльствие и игнорирует то обстоятельство, что оно (удовольствие) должно составлять добрую половину рассуждений об общественном счастье. Под воздействием «абсолютной отстраненности» утопия отрывается от государства, от революции через государство и тем самым идет дальше рассудочного познания и обращается к аф-фективности. Используя притягательность страсти, утопия становится театром, сценой, где передают и обменивают миражи; утопия производит или стремится произвести шоковое впечатление, она превращается в первый опыт над эффективными социальными формами. С помощью живых картин она старается избавить нас от слабости влечения, породить вихри страстей. От встречи с Эросом возникает новая стратегия утопии, которая вовлекает в действие эффективность символов по примеру революционных религий. уто-пия-обольщение устанавливает иную связь со сферой эстетики: она обращается к деятелям искусства с призывом осуществлять и распространять «предвидение, основанное на симпатии»; соединяясь с оперой, театром, романом, утопия охватывает область эстетики. Утопия - это «обещание счастья». Стендаль считал Фурье вдохновенным мечтателем.

Отсюда скудость и несостоятельность реалистического прочтения тяжеловесных идеологических схем. Обвинение в тоталитаризме, основанное на прочтении, полностью не соответствующем предмету, отпадает само собой. А к тому же могильщики утопии разбираются в тоталитаризме не больше, чем в самой утопии. Нужно ли предупреждать этих новоявленных приверженцев свободы, что о тоталитаризме не легче судить, чем об утопии; совместный же анализ этих двух понятий - дело еще более сложное, даже проблематичное.

Утопическая традиция отнюдь не едина, она неоднородна и множественна. Прежде всего, надо отличать утопии, которые имеют целью позитивную организацию и, находясь во власти иллюзий о хорошем строе, направлены на его установление, на немедленную реализацию связи с политической практикой, отличать от тех «негативных» утопий, которые относятся к сфере «nowhere» («нигде»), избегают превращения в нечто позитивное и не отделяют видение иного общества от утопического пространства, пространства «нигде». К вопросу генеалогии относится изучение утопий, которые связаны с якобинством и входят составной частью в глобальную стратегию создания политической партии. Если партии в современном значении нет (это - существенный момент), появляется образ власти, хорошей власти, которая понимает социальные проблемы и в состоянии с помощью народа добиться хорошей организационной структуры, способной создать по окончании переходного периода единое и неделимое общество. Это мы видим у Кабе («Путешествие в Ика-рию») и у Беллами («Через сто лет»). Нет необходимости ждать наших анархистов, чтобы отвергнуть деспотизм этой формы неоякобинской утопии либо этого слияния социализма с государством. Такое отрицание родилось внутри самой утопической традиции. В том веке утопическая энергия была достаточно мощной и сложной, чтобы подвергнуть критике революционную теорию и одновременно создать новую утопию. Дежак против Кабе, Бланки против Луи Блана. Уильям Моррис против Беллами.

Тот, кто принимает утопическую традицию в целом, следит за развитием ее противоречий, не может не отметить, как и М. Бубер («Утопия и социализм»), появление в XIX веке оригинального утопического метода, который противопоставляет себя революционной модели, вышедшей из 1793 года, революции через государство. Несмотря на все различия, одна и та же идея вдохновляет великих утопистов XIX века: делая выводы из поражения Французской революции, они стремятся преобразовать современное им общество совершенно иным путем. Отказываясь передать государству революционную функцию и допустить, чтобы оно заполнило собой всю общественную сферу с целью распространения и навязывания различным слоям гражданского общества одной и той же нормативной модели, утопическая стратегия меняет направление движения. Или более того: она отходит от решения вопросов. И не столько для того, чтобы подменить революцию сверху революцией снизу, сколько для того, чтобы открыть новое горизонтальное пространство для социальных экспериментов под знаком утопии. Утопическая стратегия исходит из гражданского общества и из многочисленных очагов общественной жизни, которые в нем заключены, предлагая создать, с учетом различий в практических действиях, новое общество, дать возможность сформироваться новому общественному бытию. Децентрализация, рост числа центров общественной жизни (имеются в виду домашняя и сельскохозяйственная ассоциации, кухня, сексуальность, труд, танцы, образование, игры), приглашение к плюрализму, рассредоточение, призыв к установлению связей между группами, объединениями, вновь и вновь образующимися и распадающимися, создание на одной и той же территории множества экспериментальных микрообществ «за спиной» государственной унификации - таковы пути утопии к утверждению новой, «совместной жизни» людей. При этом «общество обществ» постепенно и стихийно заменяло бы собой внешнюю власть, насилие со стороны государства. В конце концов самому государству было бы доказано, что оно стало излишним. Надо создавать новые общественные связи, освобождать кипучую социальную энергию, которая может привести к неожиданным результатам. «Социализм будет заключаться в подобном возрождении «ячеек» социальной ткани, извращенной политикой», - писал Левинас. В этом смысле нет ничего менее деспотичного, чем возникновение этих новых миров, которые создадут для рода человеческого условия, позволяющие «возлюбить себя». «Как можно меньше государства!» - таков лозунг, порожденный еще недостаточно осмысленным взрывом утопических идей.

Если верить газетам, мы должны быть благодарны нашим обвинителям за то, что они наконец-то сумели разоблачить «отвратительную утопию». Нам следует приветствовать эту великолепную анархистскую проповедь, которая будто бы спасет нас от тоталитаризма, отмеченного обманчивой привлекательностью. Но так ли нова эта позиция? Так ли потрясающе открытие? Разве в более близкое нам время Хайек, Карл Поппер, Мольнар, Чоран, Тальмон (в лекции «Утопия и политика», прочитанной в 1957 году в Консервативном политическом центре) не склоняли без конца (одни талантливо, другие тяжеловесно) утопию и тоталитаризм? Не является ли данная позиция, сторонники которой даже обвиняют утопию в монотонности, не чем иным, как унылыми причитаниями современного общества перед лицом социальных проблем, как вечными стенаниями, выражающими страх буржуазии? Точно известны место и время его рождения: Париж, от 1830 до 1848 года. Основные темы выразил еще Сюдр (кажется, не столь уж забытый автор) в книге «История коммунизма, или Опровержение утопий в свете истории». Для нас неважно, заимствовали ли критики утопии свои идеи у Сюдра и его эпигонов. Пережевывание идей, преисполненных ненависти, ложь в политике, обскурантизм сочетаются со стремлением выдать обветшавшие идеи за нечто новое. Удивляет скорее посредственность этих писаний. Обскурантизм побеждает.

Вы можете обвинить меня в нечестной игре: мол, это позиция особого рода; она носит анархистский характер. Но нужно ли напоминать, что в отличие от наших критиков с их прямолинейностью у анархистов двойственное отношение к утопии? Они разоблачают, отвергают ее, нападают на ее автори-таризм, догматизм, компромиссы с прогосударственной идеологией) но не для того, чтобы отбросить как падаль, а для того, чтобы тут же провозгласить необходимость спасения утопии как неотъемлемой части любого радикального общественного движения. Вместо того чтобы ссылаться на традицию, обратимся к критике тоталитаризма, а именно к критике, исходящей из стремления к свободе. Хотя ее усилия и направлены на то, чтобы оторвать тягу к свободе от иллюзорных представлений о «хорошем строе», она, однако, не делает из этого вывода ни о незыблемости общества эксплуатации и угнетения, ни о его законности. Из развенчания мифа о «хорошем строе» логически не вытекает необходимость отказа от построения общества, которое постоянно будет бороться против неравенства и господства одних людей над другими. Не нужно замыкать историю на непримиримых противоречиях; напротив, следует вернуть ей полную свободу неопределенности, открытости для «абсолютно Иного» состояния. Какие границы может ставить истории мысль, избравшая свободу? Такая мысль не только не отвергает утопию, она вновь и вновь описывает «место, которого нет», где могут свободно развиваться идея и дело утопии.

Ссылка на анархизм - это всего лишь уловка. Да и кто в наши дни не сторонник анархизма? Анархизм - это своего рода праздничный наряд, временно наброшенный на то, что еще не осмеливается назвать свое имя. Анархиствующий неолиберализм представляет собой неустойчивое, временное соединение, готовое распасться, распуститься в подходящий момент. Но чему оно готово уступить место? Новому элегантному либерализму с философской окраской и, разумеется, планетарного масштаба. Сегодня это уже произошло, соединение распалось, обман обнаружен. Б. А. Леви, опередив своих собратьев, писал: «Анархизм - это деспотизм, это Гулаг». Тем хуже для тех, кто отстал: из-за недостаточной проворности они стали тоталитаристами.

Каков же смысл этих выступлений? Они прежде всего продиктованы ненавистью, неизменной ненавистью, словоохотливой, злобной ненавистью к себе, к истории, к жизни. Это натиск, несущий смерть: Маркс умер, утопия умерла, анархизм стал трупом. Кто же выживет? Нет, это не мощное живительное очищение от прошлого, открывающее новые горизонты. Это больше походит на уборку квартиры, когда на виду у всех выбрасывают в окно свои иллюзии. Это горькое время подведения итогов перед тем, как обосноваться здесь всерьез и надолго, время, осененное крылом глупости. Такая позиция проникнута злопамятством, ее пафос - лишь оборотная сторона революционной серьезности и реакция на нее. Это - позиция зашедших в тупик интеллектуалов, уставших быть идеологами партии и превратившихся в пророков, чтобы надежнее уберечь привилегии мыслящей корпорации.

Но в ходе процесса над утопией не столько создаются предпосылки неолибералиама, сколько выражается ненависть к новому. Атакуя утопию, хотят предотвратить неизвестное, то, что проявилось в «непредусмотренных» событиях 1968 года. То, что разоблачает ложь институированного коммунизма и вместе с тем отвергает существующий порядок. Это новое движение, не имеющее ни названия, ни определенного центра, которое развертывается «здесь и сейчас» в разнообразных формах, едва различимых, едва намеченных, но постоянно возрождающихся. Это движение обладает притягательностью «места, которого нет».