Древний Рим тоже не избежал греха перед потомками в виде ритуальных казней. По древнему закону Ромула в жертву подземным богам во время праздника Луперкалий приносили осужденных на смерть преступников. Ритуальные убийства детей совершали на праздниках compitalia Мании. Правда недолго, во времена Юния Брута, младенцев заменили на головки мака или чеснока. В годы Второй пунической войны, когда римляне потерпели разгромное поражение от Ганнибала под Каннами и над Римом нависла угроза захвата его войсками Карфагена, Квинта Фабия Пиктора послали в Дельфы спросить оракула, какими молитвами и жертвами умилостивить богов и когда придет конец череде бедствий. А пока он ездил римляне в качестве экстренной меры принесли богам человеческие жертвы. Галла и его соплеменницу, грека и гречанку закопали живыми на Бычьем Рынке, в месте, огороженном камнями, где когда-то давно уже совершались человеческие жертвоприношения.

Наверное, эта мера, чуждая римским традициям того времени, помогла. Римляне собрались с силами и переломили неудачно складывавшийся для них ход войны. Спустя некоторое время Ганнибал был побежден, а Карфаген разрушен.

Но скорей всего помогли не жертвоприношения, а мужество и стойкость римлян. Они не раз сами приносили себя в жертву ради свободы и величия Рима.

Вошел в историю поступок римского полководца Регула Марка Атилия. Он попал в плен к карфагенянам и был отпущен в Рим под честное слово, чтобы добиться обмена пленными. Регул убедил римлян отвергнуть предложения врага, после чего вернулся в Карфаген и был казнен.

Конец ритуальным казням был положен в консульство Корнелия Лентула и Лициния Красса (97 г. до н.э.), когда они были запрещены постановлением сената.

В Древнем Риме был довольно приличный ассортимент казней для преступников: сожжение, удушение, утопление, колесование, сбрасывание в пропасть, бичевание до смерти и обезглавливание, причем в Римской республике для этого применяли топор, а в империи - меч. Разделение сословий в Вечном городе соблюдалось неукоснительно и влияло как на строгость приговора, так и на выбор типа казни.

В книге VII трактата римского юриста и государственного деятеля Ульпиана (ок. 170 - ок. 223 гг. н. э.) «Об обязанностях проконсула» говорится: «Строже или мягче карать за святотатство проконсул должен решать, сообразуясь с личностью (преступника), с обстоятельствами дела и времени, (а также) с возрастом и полом (преступника). Я знаю, что многих приговаривают к бою со зверями на арене, некоторых даже к сожжению живьем, а иных к распятию на кресте. Однако следует умерить наказание до боя со зверями на арене тем, кто ночью совершает в храме кражу со взломом и уносит (оттуда) приношения божеству. А если кто-нибудь днем из храма вынес что-то не очень значительное, то следует карать, приговорив к рудникам, если же он по происхождению принадлежит к почтенным (в это понятие включались декурионы, всадники и сенаторы), то его следует сослать на остров».

В период республики одним из основных мест исполнения приговора являлось Эсквилинское поле за одноименными воротами. На Эсквилинском холме первоначально находилось римское кладбище. Во времена империи местом казни было выбрано Марсово поле.

Для казни аристократов применялось зачастую тайное удушение или самоубийство под надзором. Удушение веревкой (laqueus) никогда не совершалось публично, только в темнице в присутствии ограниченного количества людей. К такой смерти римский сенат приговорил участников заговора Катилины. Римский историк Саллюстий рассказывал об этом так:

«Есть в тюрьме, левее и несколько ниже входа, помещение, которое зовут Туллиевой темницей; оно уходит в землю примерно на двенадцать футов и отовсюду укреплено стенами, а сверху перекрыто каменным сводом; грязь, потемки и смрад составляют впечатление мерзкое и страшное. Туда-то и был опущен Лентул, и палачи, исполняя приказ, удавили его, накинув петлю на шею... Подобным же образом были казнены Цетег, Статилий, Габиний, Цепарий».

Причем инициатором этой казни стал оратор Цицерон, исполнявший в ту пору обязанности консула. За раскрытие заговора Катилины он удостоился почетного звания «отца нации». Но за казнь свободных римлян потом нажил себе немало обвинений со стороны политических противников.

Со временем удушение веревкой вышло у римлян из моды, и в период правления Нерона уже не применялось.

В качестве привилегии знатным римлянам порой позволяли самим избрать себе способ казни или уйти из жизни без посторонней помощи. Римский историк Тацит рассказывал, что, когда был осужден консул Валерий Азиатик, император Клавдий предоставил ему право самому избрать для себя вид смерти. Друзья предлагали Азиатику тихо угаснуть, воздерживаясь от пищи, но он предпочел скорую смерть. И ушел из жизни с большим достоинством. «Проделав обычные гимнастические упражнения, обмыв тело и весело пообедав, вскрыл себе вены, осмотрев, однако, до этого свой погребальный костер и приказав перенести его на другое место, дабы от его жара не пострадала густая листва деревьев: таково было его самообладание в последние мгновения перед концом».

Утоплением каралось в Древнем Риме поначалу отцеубийство, а затем и убийство матери и ближайших родственников. Приговоренных за убийство родственников топили в кожаном мешке, в который зашивали вместе с преступником собаку, петуха, обезьяну или змею. Считалось, что эти животные особенно плохо чтят своих родителей. Топили и за другие преступления, но лишали при этом осужденных компании животных.

Распятие считалось позорной казнью, а потому применялось для рабов и военнопленных, а также для бунтовщиков, изменников, убийц. В случае убийства хозяина дома все проживавшие в доме рабы вне зависимости от пола и возраста подлежали распятию. Кроме того, что целью этой казни было заставить осужденного страдать, в ней еще таилось и некое назидание всем прочим, что бунтовать супротив власти чревато мучительной смертью. Поэтому зачастую казнь сопровождалась целым ритуалом. Ей предшествовала позорная процессия, в ходе которой осуждённому приходилось нести так называемый патибулум, деревянный брус, который потом служил горизонтальной перекладиной креста. Хрестоматийный пример: восхождение Христа на Голгофу. На месте казни крест поднимали на веревках и вкапывали в землю, а на нем гвоздями или веревками фиксировались конечности осужденного. Распятый погибал долго и мучительно. Некоторые продолжали жить на кресте до трех суток. Порой, чтобы продлить их страдания им подносили в губке воду или уксус. Но в конечном итоге потеря крови, обезвоживание, палящие лучи солнца днем и ночной холод подтачивали силы несчастного. А погибал он, как правило, от асфиксии, когда уже не мог поднять вес своего тела, чтобы сделать вздох. На некоторых крестах под ноги осужденным делали выступ, чтобы облегчить им дыхание, но это лишь оттягивало их смерть. А когда ее хотели ускорить, то перебивали казненным голени.

Широко использовалась в Древнем Риме и казнь путем отсекновения головы. Обычно это была публичная процедура, проводившаяся перед городскими воротами. Глашатай во всеуслышание объявлял собравшимся за какое преступление человека лишают жизни. Потом глашатай давал знак ликторам, те накрывали осужденному голову, нередко еще перед казнью подвергали его порке и лишь потом отправлял в царство мертвых. Отсекновение головы ликторами осуществлялось топором. Тело казненного выдавали родственникам только по особому разрешению, чаще его просто бросали в Тибр или оставляли непогребенным.

Одним из самых известных казней таким способом, стала казнь сыновей Брута, осужденных на смерть собственным отцом.

Луций Брут возглавил переворот в Риме, свергнув царя Тарквиния Гордого, и установив республику в Вечном городе. Однако двое сыновей Брута, Тит и Тиберий, соблазнились возможностью породниться с великим домом Тарквиниев и, быть может, самим достигнуть царской власти, а потому вступили заговор по возвращению Тарквиния на царский престол.

Однако заговорщиков выдал раб, случайно подслушавший их разговор. А когда были найдены письма к Тарквинию, вина сыновей Брута стала очевидной. Их привели на форум.

Происшедшее там Плутарх описал так:

«Уличенные не дерзнули сказать ни слова в свою защиту, смущенно и уныло молчали и все прочие, лишь немногие, желая угодить Бруту, упомянули об изгнании... Но Брут, окликая каждого из сыновей в отдельности, сказал: «Ну, Тит, ну, Тиберий, что же вы не отвечаете на обвинение?» И когда, несмотря на троекратно повторенный вопрос, ни тот, ни другой не проронили ни звука, отец, обернувшись к ликторам, промолвил: «Дело теперь за вами». Те немедленно схватили молодых людей, сорвали с них одежду, завели за спину руки и принялись сечь прутьями, и меж тем как остальные не в силах были на это смотреть, сам консул, говорят, не отвел взора в сторону, сострадание нимало не смягчило гневного и сурового выражения его лица – тяжелым взглядом следил он за тем, как наказывают его детей, до тех пор пока ликторы, распластав их на земле, не отрубили им топорами головы. Передав остальных заговорщиков на суд своего товарища по должности, Брут поднялся и ушел... когда Брут ушел с форума, долгое время все молчали – никто не мог опомниться от изумления и ужаса перед тем, что произошло у них на глазах».

Путем отсечения головы осуществлялась в римской армии и так называемая «децимация», когда казнили в отряде, проявившем малодушие, каждого десятого. Это наказание в основном практиковалось, когда мощь римской армии еще только набирала силу, но было и несколько более поздних известных случаев.

Во время войны с парфянами, которым римляне хотели отомстить за разгром армии Красса, к децимации пришлось прибегнуть Марку Антонию. Плутах писал об этом так:

«После этого мидийцы, совершив набег на лагерные укрепления, распугали и отбросили передовых бойцов, и Антоний, в гневе, применил к малодушным так называемую «десятинную казнь». Он разбил их на десятки и из каждого десятка одного – кому выпал жребий – предал смерти, остальным же распорядился вместо пшеницы выдавать ячмень».

В Древнем Риме у жриц богини Весты имелась привилегия. Они имели право освобождать от смерти преступников, если те на пути к месту казни встречались с ними. Правда, чтобы было все по-честному, весталки должны были поклясться, что встреча носила непреднамеренный характер.

Однако для кого-то встреча с весталкой наоборот могла стать роковой. По улицам весталки передвигались в носилках, которые несли рабы. И если кто-нибудь прошмыгнул под носилками жрицы Весты, то он должен был подвергнуться смертной казни.

Жрицами Весты становились девушки из знатных семей, они давали обет целомудрия и безбрачия до достижения 30-летнего возраста. Их было в Риме всего шесть, и они составляли коллегию весталок. Однако наряду с некоторыми правами на них налагались и серьезные обязанности, нарушение которых было чревато для них самих смертной казнью, порядок которой описал Плутарх:

«… потерявшую девство зарывают живьем в землю подле так называемых Коллинских ворот. Там, в пределах города, есть холм, сильно вытянутый в длину. В склоне холма устраивают подземное помещение небольших размеров с входом сверху; в нем ставят ложе с постелью, горящий светильник и скудный запас необходимых для поддержания жизни продуктов – хлеб, воду в кувшине, молоко, масло: римляне как бы желают снять с себя обвинение в том, что уморили голодом причастницу величайших таинств. Осужденную сажают на носилки, снаружи так тщательно закрытые и забранные ременными переплетами, что даже голос ее невозможно услышать, и несут через форум. Все молча расступаются и следуют за носилками – не произнося ни звука, в глубочайшем унынии. Нет зрелища ужаснее, нет дня, который был бы для Рима мрачнее этого. Наконец носилки у цели. Служители распускают ремни, и глава жрецов, тайно сотворив какие-то молитвы и простерши перед страшным деянием руки к богам, выводит закутанную с головой женщину и ставит ее на лестницу, ведущую в подземный покой, а сам вместе с остальными жрецами обращается вспять. Когда осужденная сойдет вниз, лестницу поднимают и вход заваливают, засыпая яму землею до тех пор, пока поверхность холма окончательно не выровняется. Так карают нарушительницу священного девства».

Однако то, что плоть слаба, и порой страсть сильнее страха смерти весталки не раз показывали на собственном примере. В «Истории Рима от основания города», написанной Титом Ливием есть несколько упоминаний о казни весталок:

В V веке до н.э. весталка Попилия за преступный блуд была погребена заживо. В IV веке до н.э. та же участь постигла весталку Минуцию. В III веке до н.э. их судьбу разделили весталки Секстилия и Тукция. В период второй Пунической войны за преступный блуд были осуждены четыре весталки. Сначала были уличены Отилия и Флорония, одну, по обычаю, уморили под землею у Коллинских ворот, а другая сама покончила с собой. Пострадал и сексуальный партнер Флоронии - Луций Кантилий, трудившийся писцом при понтификах. По приказу великого понтифика его засекли до смерти розгами в Комиции. А вскоре печальный приговор выслушали весталки Олимпия и Флоренция. Во II веке до н.э. за тот же самый грех блуда были осуждены уже сразу три весталки Эмилия, Лициния и Марция.

Основатели Рима – Ром и Ремул были детьми весталки, подвергнувшейся насилию. Отцом она объявила бога войны Марса. Однако бог не защитил ее от людской жестокости. Жрица в оковах была отдана под стражу, детей царь приказал бросить в реку. Они чудом выжили и позже основали Вечный город на семи холмах. А могли бы и не выжить.

На заре Римской республики чуть было не пострадала невиновная весталка Постумия. Обвинения в нарушении целомудрия вызвали всего лишь ее модные наряды и слишком независимый для девушки нрав. Ее оправдали, но понтифик обязал ее воздерживаться от развлечений, а итак же выглядеть не миловидной, но благочестивой.

Изысканность в одеждах и щегольство навлекли подозрения и на упоминавшуюся уже весталку Минуцию. А потом, какой-то раб донес на нее, что она уже не девственница. Сначала понтифики запретили Минуции прикасаться к святыням и отпускать рабов на волю, а потом по приговору суда ее заживо закопали в землю у Коллинских ворот справа от мощеной дороги. После казни Минуции это место получило название Скверного поля.

Весталки могли лишиться жизни не только за блуд. Одну из них, не уследившую за огнем, что привело к пожару в храме Весты, за халатность до смерти засекли розгами.

Вообще, смертные приговоры в Древнем Риме подчас наполнены глубочайшим драматизмом. Можно вспомнить хотя бы приговор Луция Брута собственным сыновьям. Или приговор спасителю Отечества Публию Горацию. Правда эта история оказалась со счастливым концом:

В период конфликта римлян с альбанцами между ними было достигнуто соглашение решить исход войны битвой шестерых братьев. За Рим должны были встать три брата Горациев, а интересы альбанцев - отстаивать три брата Куриациев. Живым в этом бою остался только Публий Гораций, который и принес победу Риму.

Римляне встречали возвращавшегося Публия с ликованием. И только его сестра, которая была просватана за одного из Куриациев, встретила его со слезами. Она распустила волосы и стала причитать по погибшему жениху. Публия возмутили сестрины вопли, омрачавшие его победу и великую радость всего народа. Выхватив меч, он заколол девушку, воскликнув при этом: «Отправляйся к жениху с твоею не в пору пришедшей любовью! Ты забыла о братьях - о мертвых и о живом, - забыла об отечестве. Так да погибнет всякая римлянка, что станет оплакивать неприятеля!»

Римляне проявили принципиальность и привели героя за убийство сестры на суд к царю. Но тот не стал брать на себя ответственность и передал дело на суд дуумвиров. Закон не сулил Горацию ничего хорошего, он гласил:

«Совершившего тяжкое преступление да судят дуумвиры; если он от дуумвиров обратится к народу, отстаивать ему свое дело перед народом; если дуумвиры выиграют дело, обмотать ему голову, подвесить веревкой к зловещему дереву, засечь его внутри городской черты или вне городской черты». Дуумвиры, хотя испытывали симпатию к герою, но почитали закон превыше всего, а потому один из них объявил:

Публий Гораций, осуждаю тебя за тяжкое преступление. Ступай, ликтор, свяжи ему руки.

Но тут Публий в соответствии с законом обратился к народу. За сына вступился отец, который объявил, что считает свою дочь убитой по праву. Он сказал:

Неужели, квириты, того же, кого только что видели вступающим в город в почетном убранстве, торжествующим победу, вы сможете видеть с колодкой на шее, связанным, меж плетьми и распятием? Даже взоры альбанцев едва ли могли бы вынести столь безобразное зрелище! Ступай, ликтор, свяжи руки, которые совсем недавно, вооруженные, принесли римскому народу господство. Обмотай голову освободителю нашего города; подвесь его к зловещему дереву; секи его, хоть внутри городской черты - но непременно меж этими копьями и вражескими доспехами, хоть вне городской черты - но непременно меж могил Куриациев. Куда ни уведете вы этого юношу, повсюду почетные отличия будут защищать его от позора казни!

Как писал Тит Ливий: «Народ не вынес ни слез отца, ни равного перед любою опасностью спокойствия духа самого Горация - его оправдали скорее из восхищения доблестью, нежели по справедливости. А чтобы явное убийство было все же искуплено очистительной жертвой, отцу повелели, чтобы он совершил очищение сына на общественный счет».

Однако мир между римлянами и альбанцами, заключенный после сражения Горациев и Куриациев был недолог. Его коварно разрушил Меттий, за что жестоко поплатился. В кровопролитном сражении римский царь Тулл одолел альбанцев, а потом вынес суровый приговор зачинщику войны:

Меттий Фуфетий, если бы и ты мог научиться хранить верность и соблюдать договоры, я бы тебя этому поучил, оставив в живых; но ты неисправим, а потому умри, и пусть твоя казнь научит человеческий род уважать святость того, что было осквернено тобою. Совсем недавно ты раздваивался душою меж римлянами и фиденянами, теперь раздвоишься телом.

Казнь Тит Ливий описал так: «Тут же подали две четверни, и царь приказал привязать Меттия к колесницам, потом пущенные в противоположные стороны кони рванули и, разодрав тело надвое, поволокли за собой прикрученные веревками члены. Все отвели глаза от гнусного зрелища. В первый раз и в последний воспользовались римляне этим способом казни, мало согласным с законами человечности; в остальном же можно смело сказать, что ни один народ не назначал более мягких наказаний».

В период войны с вольсками римляне избрали себе диктатором Авла Корнелия Коса. Но настоящим героем на этой войне стал Марк Манлий, спасший Капитолийскую крепость. После окончания войны Манлий стал вождем плебеев, отстаивая их права. Однако это вызвало неудовольствие власти и Манлий был привлечен к суду. Ему в вину ставились его мятежные речи и ложное обличение власти.

Однако Манлий выстроил свою защиту весьма эффектно. Он привел в суд около четырехсот человек, за которых он внес отсчитанные без роста деньги, кого не дал увести в кабалу за долги. Он представил суду свои военные награды: до тридцати доспехов с убитых врагов, до сорока даров от полководцев, среди которых бросались в глаза два венка за взятие стен и восемь за спасение граждан. И даже обнажил грудь, исполосованную рубцами от ран, полученных на войне.

Но обвинение победило. Суд скрепя сердце вынес радетелю за плебеев смертный приговор. Ливий описывал казнь Манлия так:

«Трибуны сбросили его с Тарпейской скалы: так одно и то же место стало памятником и величайшей славы одного человека и последней его кары. Вдобавок мертвого обрекли на бесчестие: во-первых, общественное: так как дом его стоял там, где теперь храм и двор Монеты, то предложено было народу, чтобы ни один патриций не жил в Крепости и на Капитолии; во-вторых, родовое: решением рода Манлиев определено никого более не называть Марк Манлий».

В ходе войны с самнитами римский диктатор Папирий, отправившийся в Рим, он объявил начальнику конницы Квинту Фабию приказ оставаться на месте и не вступать в схватку с врагом в его отсутствие.

Но тот не послушался, выступил против противника и одержал блистательную победу, оставив на поле боя двадцать тысяч поверженных врагов.

Гнев Папирия был ужасен. Он приказал арестовать Фабия, сорвать с него одежды и приготовить розги и топоры. Начальника конницы жестоко высекли, но он мог считать, что еще легко отделался, поскольку за нарушение приказа, его могли и лишить жизни.

Трибуны и легаты просили диктатора пощадить Фабия. Тот сам вместе со своим отцом, трижды становившимся консулом, стояли на коленях перед Папирием, и, наконец, тот сжалился и объявил:

Будь по-вашему, квириты. За воинским долгом, за достоинством власти осталась победа, а ведь ныне решалось, быть ли им впредь или нет. Не снята вина с Квинта Фабия за то, что вел войну вопреки запрету полководца, но я уступаю его, осужденного за это, римскому народу и трибунской власти. Так что мольбами, а не по закону вам удалось оказать ему помощь. Живи, Квинт Фабий, единодушное желание сограждан защитить тебя оказалось для тебя большим счастьем, чем та победа, от которой недавно ты ног под собою не чуял; живи, дерзнувший на дело, какого и отец бы тебе не простил, будь он на месте Луция Папирия. Мою благосклонность ты вернешь, если захочешь; а римский народ, коему ты обязан жизнью, лучше всего отблагодаришь, если нынешний день научит тебя впредь и на войне и в мирное время подчиняться законной власти.

Если уж римляне к собственным военачальникам относились столь строго, то предателей вовсе не собирались щадить. За то, что Капуя переметнулась к Ганнибалу в самое тяжелое для римской республики время, легат Гай Фульвий жестоко расправился с властями этого города. Хотя впрочем, капуйские сенаторы сами понимали, что пощады от римлян им ждать не приходится. И приняли решение уйти из жизни добровольно. Тит Ливий писал об этом так:

«К Вибию Виррию пошло примерно двадцать семь сенаторов; отобедали, постарались заглушить вином мысли о нависшей беде и приняли яд. Встали, обменялись рукопожатием, перед смертью в последний раз обнялись, плача над собой и над родным городом. Одни остались, чтобы телам их сгореть на общем костре, другие разошлись по домам. Яд на сытых и пьяных действовал медленно; большинство прожили целую ночь и часть наступившего дня, но все же умерли раньше, чем отворились перед врагами ворота».

Остальных сенаторов известных как главных зачинщиков отложения от Рима, римляне арестовали и отправили под стражу: двадцать пять - в Калы; двадцать восемь - в Теан. На рассвете в Теан въехал легат Фульвий и велел привести кампанцев, сидевших в тюрьме. Их всех сначала высекли розгами, а потом обезглавили. Затем Фульвий понесся в Калы. Он уже восседал там на трибунале, а выведенных кампанцев привязывали к столбу, когда из Рима примчался всадник и вручил Фульвию письмо с указанием отложить казнь. Но Гай спрятал, даже не распечатав, полученное письмо за пазуху и через глашатая приказал ликтору делать, что велит закон. Так были казнены и находившиеся в Калах.

«Фульвий уже поднимался с кресла, когда кампанец Таврея Вибеллий, пробравшись через толпу, обратился к нему по имени. Удивленный Флакк снова сел: «Вели и меня убить: сможешь потом хвалиться, что убил человека гораздо более мужественного, чем ты». Флакк воскликнул, что тот не в своем уме, что сенатское постановление запрещает это, хоть бы он, Флакк, и хотел этого. Тут Таврея сказал: «Мое отечество захвачено, родных и друзей я потерял, собственной рукой убил жену и детей, чтобы их не опозорили, и мне не дано даже умереть так, как мои сограждане. Пусть доблесть освободит меня от этой ненавистной жизни». Мечом, который он прятал под одеждой, он поразил себя в грудь и, мертвый, упал к ногам военачальника».

Римское уголовное право намного интереснее и разнообразнее аналогичных сборников законов других стран. Не зря его до сих пор изучают студенты юридических вузов. В нем имелось немало новаций для своего времени, например, определялись понятия вины, соучастия, покушения и пр. Но в принципе, по сути оно следовало общепризнанным нормам, основанным на принципе толиона - смерть за смерть, око за око и т.д.

Первыми римскими законами, стали законы Ромула. Смертной казнью согласно им наказывалось любое убийство названное «отцеубийством». Это подчеркивало, что Ромул считает убийство тягчайшим злодеянием. А непосредственно убийство отца – немыслимым. Как оказалось, он был недалек от истины. Без малого шестьсот лет никто в Риме не отваживался лишить жизни родного отца. Первым отцеубийцей стал некий Луций Гостий, совершивший это преступление после Второй Пунической войны.

Любопытно, что смертную казнь Ромул назначил для мужей, продавших своих жен. Их следовало подвергать ритуальному убийству - приносить в жертву подземным богам.

Одно из первых громких убийств в Риме высветило новые грани личности Ромула и способствовало повышению его имиджа в народе.

В период, когда в Риме правили два царя – Ромул и Татий, какие-то домочадцы и родичи Татия убили и ограбили лаврентских послов. Ромул приказал строго наказать виновных, но Татий всячески задерживал и откладывал казнь. Тогда родственники убитых, не добившись правосудия по вине Татия, напали на него, когда он вместе с Ромулом приносил жертву в Лавинии, и убили. Ромула же они громко прославляли за его справедливость. Видимо их похвалы тронули сердце Ромула, он не стал ни кого наказывать за лишение жизни соправителя, сказав, что убийство искуплено убийством.

Смену в Риме республики империей во многом предопределили изъяны республиканского строя, обнажившиеся при кровопролитии, устроенном сначала Марием, а потом Суллой.

Марий, устроивший террор в Риме, даже не казнил. Его приспешники просто убивали, каждого, с кем он не соизволил поздороваться.

Сулла тоже не слишком утруждался вынесением приговоров. Он лишь составил проскрипции – списки тех, кто, по его мнению, подлежал умерщвлению, а потом любой мог не только безнаказанно убивать людей, попавших в эти списки, но еще и получать за это вознаграждение. Крах римской республики фактически ознаменовала гражданская война, после которой некоронованным правителем Рима стал Юлий Цезарь. А императорскую власть фактически утвердило убийство Цезаря республиканцами. «Золотой период» правления Октавиана Августа создал иллюзию, что императорская власть – это благо. Но пришедшие на смену ему тираны показали каким она может оказаться злом.

В эпоху правления императоров в Риме произошло, как резкое увеличение числа видов уголовно-наказуемых преступлений, так и ужесточение наказаний. Если во времена Республики основной целью наказания было – возмездие, то в период Империи его целью становится устрашение. Появились новые виды государственных преступлений, которые были связаны с особой императора - заговор с целью свержения императора, покушение на его жизнь или жизнь его чиновников, непризнание религиозного культа императора и т.д.

Еще более ярко стал выражаться сословный принцип наказания. Рабов стали наказывать чаще и жестче. Законом, принятым 10 году н.э., предписывалось в случае убийства хозяина предать смерти всех рабов, находящихся в доме, если они не предприняли попытки спасти его жизнь.

В ранней империи привилегированные лица могли наказываться смертной казнью только в случае убийства родственников, а позже в 4 случаях: убийство, поджог, магия и оскорбление величества. В то же самое время лица низшего сословного положения наказывались смертной казнью за 31 вид преступлений.

Но когда к управлению римский империей стали приходить настоящие тираны, которые с маниакальной страстью казнили всех и вся, законы вовсе стали отходить на второй план. Прихоть императора стала сильнее любого из них.

Начало царствованию череды тиранов положил Тиберий. Повествуя о его свирепом нраве, Гай Светоний Транквил рассказывал:

«Его природная жестокость и хладнокровие были заметны еще в детстве. Феодор Гадарский, обучавший его красноречию, раньше и зорче всех разглядел это и едва ли не лучше всех определил, когда, браня, всегда называл его: «грязь, замешанная кровью». Но еще ярче стало это видно в правителе - даже на первых порах, когда он пытался было привлечь людей притворной умеренностью. Один шут перед погребальной процессией громко попросил покойника передать Августу, что завещанных им подарков народ так и не получил; Тиберий велел притащить его к себе, отсчитать ему должное и казнить, чтобы он мог доложить Августу, что получил свое сполна.

Тогда же и на вопрос претора, привлекать ли к суду за оскорбление величества, он ответил: «Законы должны исполняться», - и исполнял он их с крайней жестокостью. Кто-то снял голову со статуи Августа, чтобы поставить другую; дело пошло в сенат и, так как возникли сомнения, расследовалось под пыткой. А когда ответчик был осужден (на самом деле он был оправдан прим. авт.), то обвинения такого рода понемногу дошли до того, что смертным преступлением стало считаться, если кто-нибудь перед статуей Августа бил раба или переодевался, если приносил монету или кольцо с его изображением в отхожее место или в публичный дом, если без похвалы отзывался о каком-нибудь его слове или деле. Наконец, погиб даже человек, который позволил в своем городе оказать ему почести в тот день, в какой когда-то они были оказаны Августу.

Наконец, он дал полную волю всем возможным жестокостям… Перечислять его злодеяния по отдельности слишком долго: довольно будет показать примеры его свирепости на самых общих случаях. Дня не проходило без казни, будь то праздник или заповедный день: даже в новый год был казнен человек. Со многими вместе обвинялись и осуждались их дети и дети их детей. Родственникам казненных запрещено было их оплакивать. Обвинителям, а часто и свидетелям назначались любые награды. Никакому доносу не отказывали в доверии. Всякое преступление считалось уголовным, даже несколько невинных слов. Поэта судили за то, что он в трагедии посмел порицать Агамемнона, историка судили за то, что он назвал Брута и Кассия последними из римлян: оба были тотчас казнены, а сочинения их уничтожены, хотя лишь за несколько лет до того они открыто и с успехом читались перед самим Августом. Некоторым заключенным запрещалось не только утешаться занятиями, но даже говорить и беседовать. Из тех, кого звали на суд, многие закалывали себя дома, уверенные в осуждении, избегая травли и позора, многие принимали яд в самой курии; но и тех, с перевязанными ранами, полуживых, еще трепещущих, волокли в темницу. Никто из казненных не миновал крюка и Гемоний: в один день двадцать человек были так сброшены в Тибр, среди них - и женщины и дети. Девственниц старинный обычай запрещал убивать удавкой - поэтому несовершеннолетних девочек перед казнью растлевал палач. Кто хотел умереть, тех силой заставляли жить. Смерть казалась Тиберию слишком легким наказанием: узнав, что один из обвиненных, по имени Карнул, не дожил до казни, он воскликнул: «Карнул ускользнул от меня!»

Еще сильней и безудержней стал он свирепствовать, разъяренный вестью о смерти сына своего Друза. Сначала он думал, что Друз погиб от болезни и невоздержанности; но когда он узнал, что его погубило отравой коварство жены его Ливиллы и Сеяна, то не было больше никому спасенья от пыток и казней. Дни напролет проводил он, целиком погруженный в это дознание. Когда ему доложили, что приехал один его родосский знакомец, им же вызванный в Рим любезным письмом, он приказал тотчас бросить его под пытку, решив, что это кто-то причастный к следствию; а обнаружив ошибку, велел его умертвить, чтобы беззаконие не получило огласки. На Капри до сих пор показывают место его бойни: отсюда осужденных после долгих и изощренных пыток сбрасывали в море у него на глазах, а внизу матросы подхватывали и дробили баграми и веслами трупы, чтобы ни в ком не осталось жизни. Он даже придумал новый способ пытки в числе других: с умыслом напоив людей допьяна чистым вином, им неожиданно перевязывали члены, и они изнемогали от режущей перевязки и от задержания мочи. Если бы не остановила его смерть и если бы, как говорят, не советовал ему Фрасилл отсрочить некоторые меры в надежде на долгую жизнь, он, вероятно, истребил бы людей еще больше, не пощадив и последних внуков…»

На императорском троне Тиберия сменил Калигула. Но римскому народу от этого не стало легче. Новый правитель свирепствовал не менее прежнего, и тоже стал изобретателем по части мучений. Именно с него началось мода на новое шоу. Вместо вооруженных гладиаторов на аренах амфитеатров появлялись безоружные люди, осужденные на казнь, на которых натравливали голодных хищников. По сути дела это была такое же умерщвление человека, только не от рук палача и гораздо более эффектное.

Как это происходило можно представить по описанию Иосифа Флавия расправы императора Тита над жителями побежденной Иудеи:

«Против пленных были выпущены африканские львы, индийские слоны, германские зубры. Обреченные на смерть люди - одни были одеты в праздничное платье, других заставили накинуть молитвенные плащи - белые с черной каймой и голубыми кистями, - и было приятно глядеть, как они окрашивались в красный цвет. Молодых женщин и девушек выгоняли на арену голыми, чтобы зрители могли наблюдать за игрой их мускулов в минуты смерти».

Римские императоры, пресыщенные всевозможными казнями и сексуальными оргиями, искали развлечения в невиданных доселе кровавых зрелищах. Им уже мало было придать смертной казни театрализованное зрелище, выгоняя осужденных на арену амфитеатра, где их умерщвляли гладиаторы или дикие звери. Им хотелось чего-то доселе невиданного.

Для удовлетворения изощренно кровожадных вкусов императоров бестиарии (дрессировщики, обучавшие зверей в амфитеатрах) упорно пытались научить животных насиловать женщин. Наконец, одному из них по имени Карпофор удалось это сделать. Он пропитывал ткани кровью самок различных животных, когда у них начиналась течка. А потом обертывал этими тканями приговоренных к смерти женщин и натравливал на них зверей. Инстинкты животных поддавались обману. Животные больше доверяют обонянию, а не зрению. На глазах сотен зрителей они нарушали законы природы и насиловали женщин. Говорят, что Карпофор, как-то представил публике сцену по мифологическому сюжету о похищении Зевсом в образе быка красавицы по имени Европа. Благодаря изобретательности бестиария народ лицезрел, как бык на арене совокуплялся с Европой. Трудно сказать, осталась ли жива жертва, изображавшая Европу, после такого сексуального акта, но известно, что аналогичные акты с конем или жирафом для женщин обычно заканчивались летальным исходом.

Апулей описал подобную сцену. Отравительницу, отправившую на тот свет пять человек с целью завладеть их состоянием, подвергли публичному надругательству. На арене была поставлена кровать, отделанная черепаховыми гребнями, с матрасом из перьев, покрытая китайским покрывалом. Женщину растянули на кровати и привязали к ней. Выдрессированный осел встал коленями на кровать и совокупился с осужденной. Когда он закончил, его увели с арены, а вместо него выпустили хищников, которые довершили издевательства над женщиной, разорвав ее на части.

Изощренность римских императоров по части способов лишения людей жизни поистине не знала границ. О злодействах Калигулы Гай Светоний Транквил писал так:

«Свирепость своего нрава обнаружил он яснее всего вот какими поступками. Когда вздорожал скот, которым откармливали диких зверей для зрелищ, он велел бросить им на растерзание преступников; и, обходя для этого тюрьмы, он не смотрел, кто в чем виноват, а прямо приказывал, стоя в дверях, забирать всех, «от лысого до лысого»... Многих граждан из первых сословий он, заклеймив раскаленным железом, сослал на рудничные или дорожные работы, или бросил диким зверям, или самих, как зверей, посадил на четвереньки в клетках, или перепилил пополам пилой, - и не за тяжкие провинности, а часто лишь за то, что они плохо отозвались о его зрелищах или никогда не клялись его гением. Отцов он заставлял присутствовать при казни сыновей; за одним из них он послал носилки, когда тот попробовал уклониться по нездоровью; другого он тотчас после зрелища казни пригласил к столу и всяческими любезностями принуждал шутить и веселиться. Надсмотрщика над гладиаторскими битвами и травлями он велел несколько дней подряд бить цепями у себя на глазах, и умертвил не раньше, чем почувствовал вонь гниющего мозга. Сочинителя ателлан за стишок с двусмысленной шуткой он сжег на костре посреди амфитеатра. Один римский всадник, брошенный диким зверям, не переставал кричать, что он невинен; он вернул его, отсек ему язык и снова прогнал на арену. Изгнанника, возвращенного из давней ссылки, он спрашивал, чем он там занимался; тот льстиво ответил: «Неустанно молил богов, чтобы Тиберий умер и ты стал императором, как и сбылось». Тогда он подумал, что и ему его ссыльные молят смерти, и послал по островам солдат, чтобы их всех перебить. Замыслив разорвать на части одного сенатора, он подкупил несколько человек напасть на него при входе в курию с криками "враг отечества!", пронзить его грифелями и бросить на растерзание остальным сенаторам; и он насытился только тогда, когда увидел, как члены и внутренности убитого проволокли по улицам и свалили грудою перед ним.

Чудовищность поступков он усугублял жестокостью слов. Лучшей похвальнейшей чертой своего нрава считал он, по собственному выражению, невозмутимость, т.е. бесстыдство… Собираясь казнить брата, который будто бы принимал лекарства из страха отравы, он воскликнул «Как? противоядия - против Цезаря?» Сосланным сестрам он грозил, что у него есть не только острова, но и мечи. Сенатор преторского звания, уехавший лечиться в Антикиру, несколько раз просил отсрочить ему возвращение; Гай приказал его убить, заявив, что если не помогает чемерица, то необходимо кровопускание. Каждый десятый день, подписывая перечень заключенных, посылаемых на казнь, он говорил, что сводит свои счеты. Казнив одновременно нескольких галлов и греков, он хвастался, что покорил Галлогрецию. Казнить человека он всегда требовал мелкими частыми ударами, повторяя свой знаменитый приказ «Бей, чтобы он чувствовал, что умирает!» Когда по ошибке был казнен вместо нужного человека другой с тем же именем, он воскликнул: «И этот того стоил». Он постоянно повторял известные слова трагедии: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись!»

Даже в часы отдохновения, среди пиров и забав, свирепость его не покидала ни в речах, ни в поступках. Во время закусок и попоек часто у него на глазах велись допросы и пытки по важным делам, и стоял солдат, мастер обезглавливать, чтобы рубить головы любым заключенным. В Путеолах при освящении моста - об этой его выдумке мы уже говорили - он созвал к себе много народу с берегов и неожиданно сбросил их в море, а тех, кто пытался схватиться за кормила судов, баграми и веслами отталкивал вглубь. В Риме за всенародным угощением, когда какой-то раб стащил серебряную накладку с ложа, он тут же отдал его палачу, приказал отрубить ему руки, повесить их спереди на шею и с надписью, в чем его вина, провести мимо всех пирующих. Мирмиллон из гладиаторской школы бился с ним на деревянных мечах и нарочно упал перед ним, а он прикончил врага железным кинжалом и с пальмой в руках обежал победный круг. При жертвоприношении он оделся помощником резника, а когда животное подвели к алтарю, размахнулся и ударом молота убил самого резника».

На императорском престоле Калигулу сменил Клавдий. У него было поменьше фантазии в способах человекоубийства, но в кровожадности он Калигуле мало уступал. По-русски Клавдия можно охарактеризовать как самодура. А, как известно, самодур - самый плохой судья, потому что он считает себя умнее любого Закона и судит не по нему, а по своему усмотрению.

А судить Клавдий любил. Еще будучи консулом, он судействовал с величайшим усердием и при этом нередко, превышая законную кару, приказывал бросать осужденных диким зверям. А уж когда стал императором, то вовсе судил, как вздумается. Светоний писал:

«…Аппия Силана, своего тестя, даже двух Юлий, дочь Друза и дочь Германика он предал смерти, не доказав обвинения и не выслушав оправдания, а вслед за ними - Гнея Помпея, мужа старшей своей дочери, и Луция Силана, жениха младшей. Помпей был заколот в объятьях любимого мальчика, Силана заставили сложить преторский сан за четыре дня до январских календ и умереть в самый день нового года, когда Клавдий и Агриппина праздновали свадьбу. Тридцать пять сенаторов и более трехсот римских всадников были казнены им с редким безразличием: когда уже центурион, докладывая о казни одного консуляра, сказал, что приказ исполнен, он вдруг заявил, что никаких приказов не давал; однако сделанное одобрил, так как отпущенники уверили его, что солдаты исполнили свой долг, по собственному почину бросившись мстить за императора.

Природная его свирепость и кровожадность обнаруживалась как в большом, так и в малом. Пытки при допросах и казни отцеубийц заставлял он производить немедля и у себя на глазах. Однажды в Тибуре он пожелал видеть казнь по древнему обычаю, преступники уже были привязаны к столбам, но не нашлось палача; тогда он вызвал палача из Рима и терпеливо ждал его до самого вечера.

Не было доноса, не было доносчика столь ничтожного, чтобы он по малейшему подозрению не бросился защищаться или мстить. Один из тяжущихся, подойдя к нему с приветствием, отвел его в сторону и сказал, что видел сон, будто его, императора, кто-то убил; а немного погодя, словно признав убийцу, указал ему на подходящего с прошеньем своего противника; и тут же, словно с поличным, того потащили на казнь. Подобным же образом, говорят, погублен был и Аппий Силан. Уничтожить его сговорились Мессалина и Нарцисс, поделив роли: один на рассвете ворвался в притворном смятении в спальню к хозяину, уверяя, будто видел во сне, как Аппий на него напал; другая с деланным изумлением стала рассказывать, будто и ей вот уже несколько ночей спится тот же сон; а когда затем по уговору доложили, что к императору ломится Аппий, которому накануне было велено явиться в этот самый час, то это показалось таким явным подтверждением сна, что его тотчас приказано было схватить и казнить».

Самодуры опасны для окружающих прежде всего своей непредсказуемостью. К примеру, Клавдий как-то озаботился несчастной долей больных рабов, которых состоятельные римляне, не желавшие тратиться на их лечение, попросту выбрасывали на Эскулапов остров. И император издал закон, согласно которому эти выброшенные рабы становились свободными в случае выздоровления. А если хозяин хотел лучше убить их, чем выбросить, то он подлежал обвинению в убийстве.

С другой стороны Клавдий обожал отправлять людей биться на арену из-за малейшего проступка с их стороны. Овладевать профессией гладиатора пришлось многим мастеровым людям. Если императору не нравилось, как работал сооруженный ими подъемник или какой-нибудь другой механизм, мастерам была одна дорога – на арену.

После того как Клавдия приближенные отравили белыми грибами, его трон занял Нерон. Казалось, что римлян, переживших последовательно трех изощренно жестоких тиранов: Тиберия, Калигулу и Клавдия, уже трудно кому-нибудь ужаснуть. Но Нерону это удалось. Своей масштабной жестокостью он превзошел своих предшественников.

Сначала Нерон с изрядной долей фантазии разнообразными способами отправил на тот свет всех своих близких, в том числе и мать. А если уж родственные узы не были ему препятствием для пролития крови, то с людьми чужими и посторонними он и вовсе расправлялся свирепо и безжалостно.

Гай Светоний Транквил писал:

«Хвостатая звезда, по общему поверью грозящая смертью верховным властителям, стояла в небе несколько ночей подряд; встревоженный этим, он узнал от астролога Бальбилла, что обычно цари откупаются от таких бедствий какой-нибудь блистательной казнью, отвращая их на головы вельмож, и тоже обрек на смерть всех знатнейших мужей государства - тем более что благовидный предлог для этого представило раскрытие двух заговоров: первый и важнейший был составлен Пизоном в Риме, второй - Виницианом в Беневенте. Заговорщики держали ответ в оковах из тройных цепей: одни добровольно признавались в преступлении, другие даже вменяли его себе в заслугу - по их словам, только смертью можно было помочь человеку, запятнанному всеми пороками. Дети осужденных были изгнаны из Рима и убиты ядом или голодом: одни, как известно, были умерщвлены за общим завтраком, вместе со своими наставниками и прислужниками, другим запрещено было зарабатывать себе пропитание.

После этого он казнил уже без меры и разбора кого угодно и за что угодно. Не говоря об остальных, Сальвидиен Орфит был обвинен за то, что сдал внаймы послам от вольных городов три харчевни в своем доме близ форума; слепой правовед Кассий Лонгин - за то, что сохранил среди старинных родовых изображений предков образ Гая Кассия, убийцы Цезаря; Фрасея Пет - за то, что вид у него всегда был мрачный, как у наставника. Приказывая умереть, он оставлял осужденным считанные часы жизни; а чтобы не было промедления, он приставлял к ним врачей, которые тотчас «приходили на помощь» к нерешительным - так называл он смертельное вскрытие жил. Был один знаменитый обжора родом из Египта, который умел есть и сырое мясо, и что угодно - говорят, Нерону хотелось дать ему растерзать и сожрать живых людей».

К счастью этого Нерону не позволили. Ему пришлось бежать ненавидимому всем народом в сопровождении лишь четырех спутников, которые по его просьбе и убили его. Плебс праздновал смерть тирана, бегая по городу во фригийских колпаках.

После этого у Рима было еще много императоров. Но только один из них заставил своими поступками усомниться, что Нерон был самым жестоким правителем. Домициан по части изобретательности в пытках и казнях явно претендовал на его лавры. Особенно он отличался тем, что отправлял людей на казнь по малейшему поводу.

Светоний писал:

«Ученика пантомима Париса, ещё безусого и тяжелобольного, он убил, потому что лицом и искусством тот напоминал своего учителя. Гермогена Тарсийского за некоторые намёки в его "Истории" он тоже убил, а писцов, которые её переписывали, велел распять. Отца семейства, который сказал, что гладиатор-фракиец не уступит противнику, а уступит распорядителю игр, он приказал вытащить на арену и бросить собакам, выставив надпись: «Щитоносец - за дерзкий язык».

Многих сенаторов, и среди них нескольких консуляров, он отправил на смерть: в том числе Цивику Цереала - когда тот управлял Азией, а Сальвидиена Орфита и Ацилия Глабриона - в изгнании. Эти были казнены по обвинению в подготовке мятежа, остальные же - под самыми пустяковыми предлогами. Так, Элия Ламию он казнил за давние и безобидные шутки, хотя и двусмысленные: когда Домициан увёл его жену, Ламия сказал человеку, похвалившему его голос: «Это из-за воздержания!», а когда Тит советовал ему жениться вторично, он спросил: «Ты тоже ищешь жену?». Сальвий Кокцеян погиб за то, что отмечал день рождения императора Отона, своего дяди; Меттий Помпузиан - за то, что про него говорили, будто он имел императорский гороскоп и носил с собой чертёж всей земли на пергаменте и речи царей и вождей из Тита Ливия, а двух своих рабов называл Магоном и Ганнибалом; Саллюстий Лукулл легат в Британии - за то, что копья нового образца он позволил назвать «Лукулловыми»; Юний Рустик - за то, что издал похвальные слова Фрасее Пету и Гельвидию Приску, назвав их мужами непорочной честности; по случаю этого обвинения из Рима и Италии были изгнаны все философы. Казнил он и Гельвидия Младшего, заподозрив, что в исходе одной трагедии он в лицах Париса и Эноны изобразил развод его с женою; казнил и Флавия Сабина, своего двоюродного брата, за то, что в день консульских выборов глашатай по ошибке объявил его народу не бывшим консулом, а будущим императором.
После междоусобной войны свирепость его усилилась ещё более. Чтобы выпытывать у противников имена скрывающихся сообщников, он придумал новую пытку: прижигал им срамные члены, а некоторым отрубал руки.

Свирепость его была не только безмерной, но к тому же извращённой и коварной. Управителя, которого он распял на кресте, накануне он пригласил к себе в опочивальню, усадив на ложе прямо с собой, отпустил успокоенным и довольным, одарив даже угощением со своего стола. Аррецина Клемента, бывшего консула близкого своего друга и соглядатая, он казнил смертью, но перед этим был к нему милостив не меньше, если не больше, чем обычно…А чтобы больнее оскорбить людское терпение, все свои самые суровые приговоры начинал он заявлением о своём милосердии, и чем мягче было начало, тем вернее был жестокий конец. Несколько человек, обвинённых в оскорблении величества, он представил на суд сената, объявив, что хочет на этот раз проверить, очень ли его любят сенаторы. Без труда он дождался, чтобы их осудили на казнь по обычаю предков, но затем, устрашённый жестокостью наказания, решил унять негодование такими словами - не лишним будет привести их в точности: «Позвольте мне отцы сенаторы, во имя вашей любви ко мне, попросить у вас милости, добиться которой, я знаю, будет нелегко: пусть дано будет осуждённым право самим избрать себе смерть, дабы вы могли избавить глаза от страшного зрелища, а люди поняли, что в сенате присутствовал и я»».

Однако Домициан больше в истории прославился казнями не сенаторов, а христиан. В частности именно он стал одним из главных действующих лиц в истории о святом Георгии. Хотя, справедливости ради, надо сказать, что гонения на христиан начались задолго до Домициана.

Олег Логинов

Но этоуже другая история..

В Древнем Риме применяли весьма широкий спектр казней для нарушителей закона. Причем на на вид казни и строгость приговора оказывало сильное влияние принадлежность человека к определенному сословию.

Казни для аристократов

В качестве смертной казни в Древнем Риме для знатного человека прибегали к удушению веревкой. Причем эта процедура зачастую производилась тайно в темнице при ограниченной публике. Таким способом были наказаны участники известного заговора Катилины, приговоренные к смерти . Знаменитый философ занимал в то время должность консула, а за раскрытие заговора удостоился особого почета. Позже в Римской империи перестали применять удушение веревкой. Иногда знатным гражданам Рима предоставляли возможность избирать тип казни самостоятельно или убить себя самому.

Виды казней в Древнем Риме

В Древнем Риме в качестве казни применяли утопление. Такое наказание избиралось для убийцы собственных родителей или родственников. Преступников топили в мешке из кожи, туда же обычно зашивались животные (собака, петух, обезьяна или змея). Эти представители животного мира считались у римлян не чтящими своих родителей.
Самым позорным и мучительным наказанием у древних римлян было распятие. Его использовали для рабов, пленных, бунтовщиков, предателей и убийц. Крест вкапывался в землю, а преступник фиксировался на нем веревками и гвоздями. Такая смерть причиняла много страданий: люди погибали от обезвоживания, и потери крови.
В Риме широко применялось отсечение головы. Как правило, такая казнь была публичной, ее производили перед городскими воротами. Перед собравшимися людьми объявляли причину лишения жизни преступника. Затем его голову покрывали тканью и отсекали ее топором.

5. Публичные казни

Но улучшение отношения к рабам шло параллельно с ужесточением наказаний. Последний год республики отмечен попытками отменить, насколько возможно, смертную казнь для свободных римских граждан. Однако в первые годы империи, при Августе, заметна тенденция к усилению наказаний, особенно к учащению смертных приговоров. Со временем они стали выноситься со все большей и большей легкостью, и ими наказывались все менее и менее серьезные проступки, казни становились все более жестокими, случаи тирании множились. В правление «христианского» императора Константина появились ужасные обычаи – вырывание языков, вливание расплавленного свинца в рот преступнику. И именно во время империи на первое место вышли «церемониальные казни», как их называл Моммзен, со всем их зверством.

В первую очередь мы должны обозначить различие между настоящими гладиаторскими играми, которые не всегда рассматривались как наказание осужденных преступников, и случаями, когда преступников по приговору суда бросали к диким зверям. Поэтому рассмотрим отдельно два вида зрелищ, в ходе которых люди убивали друг друга или предавались смерти для удовлетворения кровожадности зрителей. К последним не относится охота на диких зверей, выпущенных с этой целью на арену, которая соответствует современной корриде. Мы будем говорить о такой охоте, которая, по сути, была всего лишь жестоким способом казни. Еще во времена республики преступника (если он не был свободнорожденным) суд мог приговорить к bestiis dari, то есть его отдавали в цирк, где дикие звери разрывали его на куски на глазах зрителей. О самой первой такой казни упоминает Валерий Максим («Меморабилия», ii, 7, 13): «После падения Карфагена Сципион Младший бросил перебежчиков-иностранцев диким зверям на публичном зрелище, которое устроил в Риме, а Луций Павел после победы над Персеем приказал затоптать перебежчиков слонами».

Судя по подобным описаниям, можно предположить, что этот жестокий способ казни происходит от военных законов, которые всегда представляли собой наинизший этап в развитии законодательства. Мы видим также, что римляне «упадочнической» имперской эпохи далеко не первые получали удовольствие от подобных кровавых зрелищ. Снова подтверждаются слова психоаналитика Штекеля: «В человеческой душе жестокость таится подобно зверю, скованному, но готовому прыгнуть». Если римляне и на ранних стадиях развития своего общества были готовы бросать преступников на растерзание зверям, то они с еще большей легкостью поступали так во времена империи, когда диких зверей ввозили в Рим в огромных количествах. Приходится снова и снова повторять, что римляне были жестоки от природы. При Августе подобный метод казни был узаконен юридически. По словам Моммзена, «он был столь же законен, как и обычные формы… его юридическое оформление не подлежит сомнению». Светоний говорит об императоре Клавдии, что, «если же кто был уличен в тягчайших преступлениях, тех он, превышая законную кару, приказывал бросать диким зверям» («Клавдий», 14). Это замечание показывает, что вынесение подобного приговора зависело от воли судьи. Другой отрывок из Светония показывает нам душу этих судей. Светоний пишет о Клавдии: «Пытки при допросах и казни отцеубийц заставлял он производить немедля и у себя на глазах. Однажды в Тибуре он пожелал видеть казнь по древнему обычаю, преступники уже были привязаны к столбам, но не нашлось палача; тогда он вызвал палача из Рима и терпеливо ждал его до самого вечера. На гладиаторских играх, своих или чужих, он всякий раз приказывал добивать даже тех, кто упал случайно, особенно же ретиариев: ему хотелось посмотреть в лицо умирающим» (Светоний. Клавдий, 34).

Но кроме таких урожденных садистов, такие же побуждения дремали в душах массы римлян, пробуждаясь при виде подобных зверств. Августин («Исповедь», vi, 8) рассказывает следующее: юный христианин жил в Риме, изучая право. Долгое время он избегал гладиаторских игр, но в конце концов друзья повели его в амфитеатр. Он сказал им, что они могут утащить туда его тело, но не душу, потому что он будет сидеть там с закрытыми глазами и таким образом будет присутствовать, отсутствуя. Так он и сделал, но, услышав громкий вопль зрителей, из любопытства открыл глаза, и тогда, говорит Августин, «душа его была поражена раной более тяжкой, чем тело гладиатора, на которого он захотел посмотреть; он упал несчастливее, чем тот, чье падение вызвало крик… Как только увидел он эту кровь, он упился свирепостью; он не отвернулся, а глядел, не отводя глаз; он неистовствовал, не замечая того; наслаждался преступной борьбой, пьянел кровавым восторгом… Чего больше? Он смотрел, кричал, горел и унес с собой безумное желание, гнавшее его обратно». Современная психиатрия утверждает, что бесчисленное множество людей именно так становится садистами – им достаточно наблюдать порки в школах, читать о подобных случаях или рассматривать картинки с их изображениями. Как мы видим, зерно садизма дремлет почти в каждом. В течение столетий восприимчивая душа римлян, очевидно, испытывала колоссальное влияние многочисленных и разнообразных публичных казней, которые достигали максимума жестокости на арене, – очевидно, на арену посылали даже мелких преступников и рабов, чтобы умножить число людей, чья мучительная смерть развлекала римскую толпу, а толпа эта состояла из людей всех сословий, вплоть до девственных весталок.

Эти жертвы садизма находили свою смерть по-разному. Возможно, самым ужасным был следующий способ: голого и безоружного преступника приковывали к столбу, и он, беззащитный, становился жертвой специально натасканных зверей. Из поэмы Марциала («Книга зрелищ», 7) можно сделать вывод, что это было нередкое событие:

Как Прометей, ко скале прикованный некогда скифской,

Грудью своей без конца алчную птицу кормил,

Так и утробу свою каледонскому отдал медведю,

Не на поддельном кресте голый Лавреол вися.

Жить продолжали еще его члены, залитые кровью,

Хоть и на теле нигде не было тела уже.

Кару понес наконец он должную: то ли отцу он,

То ль господину пронзил горло преступно мечом,

То ли, безумец, украл потаенное золото храмов,

То ли к тебе он, о Рим, факел жестокий поднес.

Этот злодей превзошел преступления древних сказаний,

И театральный сюжет в казнь обратился его.

Данные строки, помимо прочего, иллюстрируют казнь, оформленную как драматическое представление. Вышеупомянутый Лавреол не по своей воле изображал Прометея, прикованного к скале и терзаемого орлом, – за теми отличиями, что преступник был прикован к столбу, и его поедал заживо медведь. Точно так же оставили у столба на съедение диким зверям Мнеста, который убил императора Аврелиана. У Аммиана («Римская история», xxix, 3, 9) мы узнаем, что император Валентиниан держал двух свирепых медведиц, которым скармливал преступников. «Он относился к ним с такой заботой, что клетки их поместил возле своей спальни, приставил к ним надежных сторожей, которые должны были следить за тем, чтобы злобная ярость этих зверей не ослабела по какой-нибудь случайности». Примеры подобных жестокостей можно цитировать долго, поскольку «Деяния мучеников» изобилуют ими.

Опять же римляне получали удовольствие от этих казней, иллюстрировавших мифологические сцены, такие, как кастрация Аттиса, сожжение Геркулеса (Геркулесом одевали преступника), гибель Орфея от медведицы (Тертуллиан. Апологетический трактат, 15; Марциал. Книга зрелищ, 21 и пр.). Бирт так говорит про эти зрелища: «К нашему изумлению, дичайшую из подобных мерзостей устроил или, по крайней мере, разрешил ее проведение прославившийся своим человеколюбием император Тит. Арену Колизея превратили в лес, где предстоит умереть преступнику. Одетый как поэт Орфей, он выходит из леса в богатом платье, задушевно играя на лире; дикие и ручные звери, как зачарованные, следуют за его песней. Древний миф происходит воочию, к изумлению публики. К певцу приближается медведица; она нападает на Орфея и разрывает его на куски. О, какая издевка над величием смерти и истинным смыслом приговора! Казнь становится сказкой, умирающий преступник – актером в трагедии, сюжета которой он не знает. Но римской черни это зрелище сладко щекотало нервы».

Данными примерами мы стремимся продемонстрировать всю степень различия греческой и римской души. В греческом театре, когда Эдип шел навстречу своей судьбе на глазах истинно образованной публики, всех зрителей охватывал ужас истинной трагедии, посредством великого искусства воплощавшейся в реальность. Но в римском амфитеатре самые утонченные проявления всего жестокого, зверского и отвратительного служили к ублажению нездоровых желаний народа, в котором столетия свирепых зрелищ и представлений развили самые садистские наклонности. Греки зачарованно вслушивались в возвышенные стихи Софокла. Римляне тешили свои грубые страсти воплями живых людей, погибающих в муках. Можно ли придумать более шокируюшее сопоставление духовной жизни двух этих народов?